сидячей жизни; он охотно работает на поле и на озере, но засадить его за сидячую работу почти невозможно; из заонежанина выйдет превосходный работник в деле, требующем подвижности, но сапожников и портных в Заонежье из местных жителей не встретишь ни за что; как только наступает поздняя осень, так в Заонежье и в другие местности, населенные заонежанами, начинают являться швецы по части платья и сапогов из Каргополов, а иногда даже и из далеких вологодских стран. Эта неохота заняться работой, пригвождающей к одному месту, есть еще след той любви к передвижениям, которая отличала их праотцев новгородцев; эта-то любовь к передвижениям и совершила на Руси дело колонизации и без неё бог весть когда бы еще совершилось вселение русского элемента в земли чуди, ями и другой белоглазой негоди, которая выказала явную неспособность свою к культурной жизни, должна была поэтому сгибнуть и сгибла, благодаря новгородской подвижности и охоте к новым местам, которая, как мы сказали, и теперь еще заметна в потомках бывших новгородцев, жителях северо-восточной части Олонецкой губернии; и теперь еще происходят все новые и новые захваты территории на севере и теперь еще идет дело колонизации, и только административные меры сдерживают колонизаторов от побуждения хлынуть на север и олюднить то, что теперь безлюдно, обогатить то, что теперь голо и бедно. Чем из петербургских барских кабинетов решать судьбы нашего севера, скорбеть о нем и говорить жалкие слова, гораздо действительнее бы было дать право свободного перехода и займища тем, кто охоч на занятие новых мест, и не стеснять их паспортною системой, которая, собственно говоря, и немыслима даже на севере при тамошних расстояниях. Мы толкуем о том, что норвежцы завладели поморьем и тамошними промыслами, а ту силу, которая одна разве в состоянии помериться с норвежцами практичностью и дельностью, держим на помочах и не даем ей ходу. Если и существуют отходные промыслы, то направляются они не особенно далеко и притом на север и на восток, а в Петербург направляются еще в весьма незначительной степени. Кроме того, что он не охотник до сидячего заработка, отсутствие обонежанина в Петербурге объясняется еще и тем, что он в большинстве случаев не православный, а потому и старается на грех не лезть, на глаза не показываться. Тем не менее в Петербурге известны три артели, состоящие из чистых заонежан; кормятся они мастерствами: столярным, плотничным и конфетным. Была прежде еще одна артель банщиков, но она как-то распалась и остальные члены её примкнули к небольшой кучке архангелогородов, которые и до сих пор омывают тела почтеннейшей публики в одной из наших петербургских прославленных бань. Житье-бытье заонежан и обонежан не ахти свет какое райское и блаженное, так как климат все-таки остается не без влияния на здоровье жителей, а болотина довершает дело, и всякого рода болезни таки потрепливают обонежан. Кореляк, тот распорядился умнее, забрался на сельгу — и горюшка ему мало, а русский человек везде одинаков: мрет на юге, мрет на севере, потому что вечно примкнется либо к логу с потеклинкой, либо к озеру, а следовательно и к источнику туманов и вредных рос. Времена года здесь распределены между болезнями крайне аккуратно; горячка забрала себе зиму, а лихорадка свирепствует весною, почему и известна здесь под именем «веснухи», которая треплет народ без жалости, да и безнаказанно, так как санитарная часть здесь в таком виде, в каком она находится разве только еще в Туруханском крае. Народ до того приобвык к своей веснухе, что специально занялся ею и понадавал ей таких типических прозвищ, что становится вполне ясным, что всякое прозвище прочувствовано и родилось у человека, которого особенно полюбила веснуха; впрочем лихорадка — наша народная болезнь, и потому история о 12 сестрах «девах трясавицах простоволосых, лукавых, окаянных, видением престрашных» распространена повсюду на Руси, и русский человек, в отместку этим приятным девицам за их к нему особое расположение, произвел их по прямой линии от Ирода; в Обонежье трясавиц известно тоже 12 сестер: знобиха, ломиха, тугота (febris gastrica), коркота (жаба), черная (пятнистый тиф), огненная (тиф простудный), томиха (мигрень), сухота, искрепа (упадок сил), синяя (гастрический тиф), зеленая (?) и смертнозримая (апоплексия). Необыкновенно распространены также сыпные болезни, вроде разных видов сыпей, золотухи и оспы, которую частью отказываются прививать на отрез, а частью и рады бы привить, но один несчастный фельдшер на 1000 верст не угоняется. Наибольшее количество жертв болезни эти выхватывают из детей; в особенности часто приходится встречать у детей головную сыпь — «своробу», которая появляется зачастую у 5 недельных младенцев и продолжается до 2 лет и даже более. Причина и своробы, и всякой иной детской сыпи ясна: дети моются крайне редко, пища по большей части рыбная, постель почти всегда сырая, пеленки никогда не стираются при значительной дороговизне холстины, да кроме того благодушные маменьки и бабушки без всякого зазрения совести пичкают недельного ребенка кашей, которая по их словам «окрепшает человека». Свороба до того распространена по Обонежью, что считается неминуемой, и единственная против неё мера — это паренье зараженного места вениками в жарко натопленной бане. чуть ли не все дети заражены и золотухой, которая принимает у них всевозможные формы и лечится опять-таки тою же банею. Против оспы употребляется то же лекарство, но в усиленной лишь дозе: больного 2-3 раза водят в баню, натопленную до того, что пребывающие в ней незараженные завязывают себе платком глаза, а на руки надевают рукавицы. Были случаи выздоровления, но нам самим раз случилось видеть карбункул с гангреной, излеченный деревянным маслом.
XXXIV
Заонежанин и говорит-то не так, как говорит вообще северян, многое сохранил он из древне-новгородского наречия, кое-что прихватил от всяких соседних «детей корельских», и потому его говор сейчас узнаешь, и отличишь заонежанина в толпе русских крестьян. Ударение он делает так, что иное слово сразу и не поймешь, а уж прислушаешься, так заметишь, какой он фортель выкинул; не стесняется он и буквами и меняет их по своему, то поступаясь малороссийскому говору, то цокает, как любой рязанский плотник; иной раз так и целый слог пропустит, как петый хохол, в особенности в глагольных формах. Повелительное наклонение он образует также по своему, прибавляя к форме глагольной местоименную: в единственном числе «ко», а во множественном — «тко». Говорит обонежанин (и заонежанин), опять-таки с хохлацким пошибом, словно трудно ему слово вымолвить, медленно, с расстановочкой и притом так и распевает. Слышать, как говорит заонежанка (у них распевность сильнее всего заметна), значит
