Вроде книга вышла раньше, чем он здесь оказался…
Когда приглушенное стариковское бормотание за стеной стихло, Макс, крадучись, пробрался на чердак, нащупал в сеновале Анку и улегся рядом, пристроив ее голову себе на грудь. От девушки плохо пахло. Очень. Надо бы на утро выпросить для нее баню. Есть ли здесь мыло? А пена для бритья? Глупые вопросы. Стараясь спрятаться от запаха протухшей селедки, он зарылся носом в ее волосы. Голова тоже пахла скверно – грязными волосами и болотом, но хоть не селедкой. В какой-то миг он смог уловить слабые нотки любимого Анкиного шампуня, уцепился за него, как за мамину колыбельную, и погрузился в прерывистый, беспокойный сон.
Конец 1 части
Глава 9
Часть 2
Он резко проснулся и расширенными от ужаса глазами уставился в потолок. Сердце бешено стучало в висках, воздуха категорически не хватало.
«Инфаркт? Инсульт?» - пронеслось у него в голове прежде, чем он осознал, что ему просто приснился кошмар, а воздуха не хватает потому, что на грудь навалилась девушка. Какая же она… тяжелая…
Он попытался ее сдвинуть, но она, не просыпаясь, сонно заворчала и уцепилась за него еще крепче.
Кошмар потихоньку отступал, мерк. Сердцебиение улеглось. Макс перевел взгляд на серую муть за окном и некоторое время пытался сообразить, что сейчас – день, утро? Вечер?
Потом вспомнил, выбрался из постели и подошел к кадке в углу. Забулькал в ней деревянным половником, напился. Как старый при́ход, на него вновь обрушился только что виденный кошмар, он зажмурился пытаясь его прогнать, отдышаться.
- Ты чего подскочил?
- Сон…, - Макс открыл налитые кровью глаза и посмотрел через плечо. Акулина сидела в кровати и зевала. В прорехах старой домотканой рубахи виднелись огромные тяжелые полукружия грудей, среди вязаных покрывал белело рыхлое бедро. Длинные серенькие волосы сальными ручейками текли по плечам, спине.
- Ложись, еще рано. Надо хорошенько выспаться перед Праздником.
Макс едва сдержал гримасу отвращения, но тут же с отчаяньем почувствовал, что организм по-своему отреагировал на открывшееся ему зрелище. Яйца под застиранными до дыр трусами подтянулись, а член начал наполняться кровью. Акулина мгновенно заметила эту метаморфозу, стряхнула сонливость и, поспешно прикрывшись, угрожающе зашипела: «Даже не думай…»
- Знаю, не дергайся, дура, - он отвернулся и принялся торопливо набивать козью ножку самосадом. Чудовищное курево, но он к нему уже привык. Затхлая вода из кадки тяжело плескалась в желудке, руки с похмелья тряслись, рассыпая плохо просушенные листья. Затылком он чувствовал настороженный, сверлящий взгляд, чертыхнулся и вышел во двор. Кое-как закурил, прикрывая самокрутку ладонями.
Деревня, как и в прошлом году, уже гудела. Пироги, жарёха, кто-то даже заморочился с холодцом, пустив на убой в честь Праздника одну из старейших свиней.
«Студень», - поправил он себя, - «Здесь по старинке его называют студнем».
Пропитанный алкоголем желудок сжался. Захотелось чего-то легкого, но богатого белком, вроде сашими… или, на худой конец, простого куриного бульона… Но куры все передохли еще прошлой осенью, и местные, поубивавшись пару недель, благополучно о них забыли. Скоро такая же участь постигнет и овец…
Словно отозвавшись на его мысли, со стороны Большого Загона послышались возня и блеянье. Максим вспомнил, что на днях деревня решила забить двух из трех оставшихся баранов. По причине почтенного возраста от них уже не было толку, а жрали они за четверых. Теперь вся ответственность за будущий приплод осталась на последнем барашке – молодом, но рахитичном и совершенно слепом…
Блеянье приблизилось, и Макс, затушив окурок, торопливо вернулся в дом. Он боялся, что мужики попросят «пособить», а он не сможет отказать. Нет уж. Только не сегодня. Акулину по причине скорых родов не тревожили, и он бо́льшую часть времени прятался от людей за ее широкой спиной.
- Кто тама? Макарка? – спросила девушка, зевая и лениво собирая сальные волосы в узелок.
- Не знаю. Наверное, - Макс некоторое время наблюдал за ее передвижениями по сумрачной комнате. Нехотя глянул на выпирающий под рубахой огромный живот и в который раз подивился, что ничего не чувствует к находящемуся там ребенку.
Тоска, уже давно ставшая его неизменным спутником жизни, вдруг обрушилась с новой, невиданной силой. Он бы задушил ее, как обычно, самогоном, но сегодня ему ни в коем случае нельзя напиваться. Вот смеху будет, если он проспит в пьяном угаре свой единственный шанс.
Сердце сковали вина и стыд, но он, глубоко погрузив голову в плечи и, воровато озираясь, вышел во двор, а потом двинулся, оскальзываясь на подсыхающей глине, к своему прежнему жилью. Скоро ему предстоит встреча с бывшей подружкой.
…
Около двух месяцев они пытались найти выход. Разрезали на «флажки» всю одежду, которая была при них, а так же автомобильные чехлы и сняли со «свадебного дуба» все Степановы ленточки. Они не частили - выставляли отметки каждые полтора метра – но их все равно едва хватило на два склона. Пришлось тратить драгоценные дни и прореживать уже имеющиеся, чтобы закрыть периметр до конца.
Они были уверены, что не может быть в этой Вселенной ничего монолитного, цельного. Даже бильярдный шар, каким-бы гладким он ни был, при микрорассмотрении оказывается полным морщинок и пустот. Лазеек, через которые можно прошмыгнуть. Надо только набраться терпения, нащупать такую червоточину и… удрать.
С самой Седмицы Анка плохо себя чувствовала, и постепенно ей становилось все хуже. Ясно было, что во время купания в затопленной могиле она подцепила какую-то заразу. Как бы часто она ни мылась, от нее продолжало вонять. Тяжелый, кислый душок, который пропитал ее насквозь, и никакая баня не могла его прогнать, хоть она и требовала ее топить дважды в день к большому неудовольствию бережливой Груши. Но запах – еще полбеды.
Она ослабла, подурнела. Прелестное, тонкое лицо отекло, засалилось и покрылось подростковыми угрями, а тело - чем-то, что местные старухи называли «приливной потничкой». Мелкие и крупные, отчаянно зудящиеся россыпи гнойных прыщей на спине, груди и животе. Старухи давали какие-то горькие отвары, но Анка, вежливо благодаря
