это не галлюцинации.
— Повторяю! В неверном свете свечи светились серьги! — Снова произнёс Панасыч загадочную фразу.
— Ну, не сволочь тебе… — Тихо, почти еле слышно прошептал я Бернесу. — Мы там все сердце себе в клочья порвали, все глаза проглядели, ожидая товарища сержанта, а он тут избу-читальню организовал.
Марк хмыкнул в кулак, прижав его ко рту. Наверное, чтоб не засмеяться слишком громко.
— Товарищ сержант государственной безопасности, а кому свеча должна верить? — Раздался голос Подкидыша. — Она же эта… Она — вещь бездушная. Как может свеча верить или не верить? Вот если сказать про человека, оно понятно. А тут — свеча.
— Разин, в рот те ноги! Ещё раз перебьешь меня, будешь сам как свеча! Вещь бездушная! Сам больше вообще никому верить не будешь! Понятно? — Гаркнул во весь голос Панасыч.
Вот скажу честно, аж на душе потеплело. Сразу стало хорошо и приятно. Мир не рухнул, солнце, луна и земля на своих местах. Вот такой Шипко — понятный, свой. А то начал тоже…
Что пробурчал в ответ Подкидыш, слышно уже не было. Думаю, он просто очень хотел, чтоб и Панасыч его недовольства не расслышал, дабы не огрести. Но промолчать и не высказаться Ванька просто не мог.
— Корчагин! Дурья твоя башка! Ты что пишешь? — Внезапный рёв старшины заставил подпрыгнуть на месте. — Ты же русский язык вроде знаешь! Говоришь на нем складно! Почему элементарных слов не написать не можешь?
— Чего не знаю, товарищ сержант государственной безопасности? — Прогундосил Корчагин. Прогундосил…Странно. Когда мы уходили, у Матвея не было столь ярко выраженного прононса. — За вами же записываю. Вы говорите, я пишу. Ничего не придумал. Все, как положено. А Вы опять ругаетесь. И между прочим, можно было не хватать меня за нос, когда я к Старшо́му повернулся. Я хотел только спросить. А Вы… Чуть нос мне в другую сторону не вывернули.
— Был приказ не списывать. А ты, Корчагин, оказывается, на оба уха туговат. Не услышал приказа. — Ответил Шипко. — И вот что ты сейчас несешь? В какую другую сторону? В другую сторону нос повернется, если я тебе его прямо в физиономию вобью. Понял?
Все. Мое любопытство кричало благим матом и требовало показать ему, что происходит в комнате. Я аккуратно потянул дверь за ручку. Кроме того, не вечно же нам на пороге отираться. Так-то, мы с Бернесом даже обед пропустили. Имелась очень большая надежда, что кто-нибудь из пацанов догадался прихватить его с собой. Жрать хотелось безумно.
— И вот тут… Что ты записываешь, Корчагин? Смотри⁈ Я разве так говорил? Какое свИтились? Проверяем словом «свет», а не «свит»! У тебя, Корчагин, солнце тоже свИтит? Слово через «Е» писать надо.
Мы с Бернесом переступили порог спальни в тот момент, когда Шипко стоял рядом с Матвеем и указательным пальцем методично тыкал в его тетрадь.
— Не понял… — Протянул Марк.
Я как бы тоже удивился, но решил промолчать. Наши сложные взаимоотношения с Панасычем не предполагают пока что свободы слова.
Просто комната значительно изменилась с того момента, как мы были в ней последний раз. Теперь помимо кроватей имелось еще два больших стола, продвинутых друг к другу. За столами сидели детдомовцы. Вид у них был очень несчастный. Перед каждым лежала тетрадь, стояла чернильница. Панасыч с открытой книгой в руках замер рядом с пацанами. Его лицо наоборот выглядело вполне привычно. Так как он только что орал на Корчагина, оно было чуть краснее положенного. Но при этом — очень довольное.
— Иванов! — Гаркнул Шипко, выбрав очередную жертву. — Ты прям стремишься к должности вечного поломоя! Опять на стол капнул? Да что ты елозишь этой промокашкой, только грязь развёл… Не елозь, говорю!
— Ну товарищ сержант государственной безопасноти, — пытался отодвинуться и одновременно слиться со столешницей детдомовец. — Не умею я этой ерундовиной пользоваться. — Отдайте карандаш обратно. Что за издевательство? Писали же сначала карандашами! Как люди.
— Не издевательство, а педагогический момент! — Ткнул пальцем куда-то в потолок Шипко. — Письмо пером вырабатывает в вас усидчивость и аккуратность, потому что… Иванов! Аккуратность! А не слой грязи на столе! Ты что, в рот те ноги, каплю нормально промокнуть не способен?
В этот момент я не выдержал и всё-таки тихо хохотнул себе под нос. Очень уж комичной была картина…
— О, парни вернулись! — Радостно вскинулся Ленька, заметив меня и Бернеса. — Присоединяйтесь, у нас здесь весело! Вот, товарищ сержант государственной безопасности лично нас грамотности учит. Книжки умные читает. Когда еще такое случится? Чтоб цельный сотрудник НКВД только для нас литературные чтения организовал.
— Михалёв! — Шипко мгновенно переключился с Корчагина на Леньку. — Когда это ты успел развеселиться? Поумнел что ли? У тебя полчаса назад в слове из трёх букв пять ошибок было! А ну, дай-ка тетрадь! Посмотрю, что ты там накалякал…
— А чего сразу я? — Заныл Старшой, медленно отодвигая упомянутый Панасычем предмет в сторону, подальше от зоркого глаза чекиста. — Что я сказал то такого? Радуюсь возвращению товарищей. Разве это плохо? У нас ведь одна семья теперь. Сами говорили…
Мы с Бернесом нерешительно топтались возле дверей. Вернее, нерешительно топтался Марк. А я как раз сделал это очень решительно. Вообще не хотелось проходить дальше. Велика вероятность, что нас сейчас тоже усадят писать диктант. А я не хочу ничего писать. Я хочу помыться, причём вообще уже по херу, какой водой и где. Хоть в луже, честное слово. Потом — пожрать. Хотя бы к ужину успели, и на том спасибо. А затем пять минут полежать на кровати. Просто полежать, не двигаясь. Пять минут. К тому же мысль про бокс для ребят не отпускала. Я, в принципе, уже почти разработал учебный план в башке, пока мы с Бернесом топали к бараку. Ибо чего там разрабатывать, буду просто учить их, как меня учили. Благо, насчет моего настоящего прошлого память пока не подводит. Да и тренер у меня был хороший, чего уж там скромничать. За те деньги, которые ему платили, он выкладывался по полной. Я — нет. А он — очень даже.
Тем более, когда мы уходили, пацанам явно было завидно. Сейчас, после нашего возвращения, им будет еще больше любопытно. Они обязательно захотят подробностей. И это — самый оптимальный момент предложить организовать свой личный, тайный бойцовский
