не ощущаем и не в состоянии экспериментально проверить, не знаем иное становление, кроме становления-реактивным. Но мы не просто констатируем существование реактивных сил, повсюду мы вынуждены констатировать их триумф. С помощью чего они побеждают? С помощью воли к ничто, благодаря сродству реакции с отрицанием. Что такое отрицание? Это качество воли к власти, именно оно квалифицирует волю к власти как нигилизм, или волю к ничто, оно создает становление-реактивными сил. Не следует говорить, что активная сила становится реактивной вследствие триумфа реактивных сил; наоборот, последние триумфально побеждают именно потому, что, отделяя активную силу от ее возможностей, они отдают ее во власть воли к ничто как более глубокому, чем они сами, становлению-реактивным. Поэтому образы триумфа реактивных сил (ресентимент, нечистая совесть, аскетический идеал) являются прежде всего формами нигилизма. Становление-реактивной силы, нигилистическое становление кажутся главными атрибутами отношения силы к силе. – Существует ли другое становление? Возможно, всё и заставляет нас «думать» о нем. Но здесь нужна иная чувствительность; или, как часто говорит Ницше, иной способ ощущения. Мы пока не можем ответить на этот вопрос, поскольку едва приступили к его рассмотрению. Но мы можем задаться вопросом о том, почему мы чувствуем и осознаем лишь становление-реактивным. Не потому ли, что человек по сути своей реактивен? А становление-реактивным играет для человека конституирующую роль? Ресентимент, нечистая совесть и нигилизм – это не психологические черты, а нечто вроде основы человечности в человеке. Они составляют принцип человеческого бытия как такового. Человек, эта «кожная болезнь» земли, реакция земли… [214] Именно в этом смысле Заратустра говорит о «великом презрении» к людям и о «великом отвращении». Иная чувствительность и иное становление – будут ли они по-прежнему человеческими?
Этот удел человеческий имеет огромную важность для вечного возвращения. Он как будто настолько компрометирует вечное возвращение или настолько заражает его, что оно само становится чем-то наводящим тоску, вызывающим отвращение и брезгливость. Даже если активные силы возвращаются, то они вновь становятся реактивными, вечно реактивными. Вечное возвращение реактивных сил, и более того: возвращение становления-реактивным сил. Ведь Заратустра говорит, что мысль о вечном возвращении – не только нечто загадочное и таинственное, но и нечто тошнотворное и невыносимое [215]. Первое изложение концепции вечного возвращения сменяется странным видением – «задыхающийся, хрипящий, корчащийся, переменившийся в лице» пастух, изо рта которого свисает тяжелая черная змея [216]. Позже Заратустра сам разъяснит это видение: «Великое отвращение к человеку – оно душило меня и заползло мне в глотку <…> Вечно возвращается человек, от которого ты устал, маленький человек <…> Увы! Человек так и будет вечно возвращаться <…> А вечное возвращение даже самого маленького из людей стало для меня причиной утомленности от всякого существования! Увы! Отвращение, отвращение, отвращение!» [217] Вечное возвращение маленького, жалкого, реактивного человека не только делает мысль о вечном возвращении чем-то невыносимым; оно делает невыносимым само вечное возвращение, оно помещает в вечное возвращение противоречие. Змея – животное вечного возвращения, но змея раскручивается, становится «тяжелой черной змеей», которая свисает изо рта, готового произнести слова, – в той мере, в которой вечное возвращение есть вечное возвращение реактивных сил. Ведь как вечное возвращение, бытие становления могло бы утверждаться исходя из нигилистического становления? – Чтобы утвердить вечное возвращение, необходимо откусить и выплюнуть голову змеи. После этого пастух – более не человек и не пастух: «Он преобразился, излучал сияние, он смеялся! Никогда еще человек на земле не смеялся так, как смеялся он» [218]. Иное становление, иная чувствительность: сверхчеловек.
13. Амбивалентность смысла и ценностей
Становление, отличное от известного нам: становление-активными реактивных сил. Оценка подобного становления затрагивает массу разных тем и должна послужить для нас последней проверкой систематической связности ницшевских понятий теории силы. – Вводится первая гипотеза. Ницше называет активной ту силу, которая доходит до крайних последствий собственной деятельности; активная же сила, отделенная от своих возможностей силой реактивной, в свою очередь, становится реактивной; но разве в таком случае эта реактивная сила в своей манере не доходит до предела собственных возможностей? Если активная сила превращается в реактивную, будучи отделенной от собственных возможностей, то разве реактивная сила, сила отделяющая, сама не становится активной? Не в этом ли ее способ быть активной? Конкретнее: не существует ли таких низости, подлости, глупости и т. д., которые становятся активными, доходя до предела собственных возможностей? «Неукоснительная и грандиозная глупость…» – напишет Ницше [219]. Эта гипотеза может напомнить возражение Сократа, но на самом деле от него отлична. Сократ утверждал, что меньшие силы побеждают только тогда, когда составляют бóльшую силу; здесь же говорится, что реактивные силы побеждают, только доходя в своей деятельности до крайних ее последствий, следовательно – составляя активную силу.
Реактивную силу, разумеется, можно рассматривать с различных точек зрения. Болезнь, например, отделяет меня от моих возможностей: будучи реактивной силой, она и меня делает реактивным, то есть ограничивает мою деятельность тесными рамками, к которым я способен только приспосабливаться. Но, с другой стороны, она открывает во мне новую власть, наделяет меня новой волей, которую я могу сделать своей, дойдя до предела этой причудливой способности. (Эта предельная способность вызывает к жизни массу вещей и, между прочим, следующее: «Рассматривать с точки зрения больного более здоровые понятия [concepts] и ценности…» [220]) Нельзя не увидеть в этом столь близкую Ницше амбивалентность: он признается, что все те силы, реактивный характер которых он разоблачает, через несколько страниц и даже строк его очаровывают, что это силы возвышенные за счет той точки зрения, которую они для нас открывают, и той ужасающей воли к власти, о которой они свидетельствуют. Они отделяют нас от наших возможностей, но одновременно наделяют нас другой способностью – сколь «опасной», столь и «интересной». Они наделяют нас новыми аффектациями, учат нас новым способам подвергаться воздействию. Есть нечто восхитительное в становлении-реактивными сил, нечто восхитительное и опасное. Не только человек больной, но и человек религиозный предстают в этом двойственном аспекте: с одной стороны, человек реактивный, с другой – человек, обладающий новой властью [221]. «История человечества была бы, по правде говоря, весьма глупой без духа, каким ее одушевили немощные» [222]. Всякий раз, когда Ницше будет говорить о Сократе, Христе, иудаизме и христианстве, о той или иной форме декаданса и вырождения, он будет открывать эту амбивалентность вещей, существ и сил.
Но разве сила, отделяющая меня от моих возможностей, и сила, одаряющая меня новой способностью, на самом деле одна и та же? Больной, который находится в рабстве у своей болезни, и больной, который пользуется ею как средством,
