его, надо сказать, давно уже раззуделось и облегчения требовало. Соколом обрушился Бармалей на колдуна. – Ух!
Только крепким оказался старик босоногий. И, если на то пошло, стариком он только выглядел, может, нарочно прикидывался, а так был еще о-го-го! Крепок и вообще силушки необычайной.
Выставил старик перед собой клюку свою окаянную, и легче легкого отбил ей наскок молодецкой коряшки. У, ты какой! – удивился на это Бармалей. А если вот так? И вновь обрушился на злого пришельца.
И стали они на палках биться, да друг друга поколачивать – только гул стоял. И ни один не мог над другим верх взять, потому, как молодецкой неистовой ярости противостояла древняя могучая кряжистость. Это как волна морская на утес наскакивает, а итога никакого нет, или он не скоро будет.
В конце концов, каким-то внезапным спуртом или хитрым приемом удалось Борису выбить клюку из рук противника – та и полетела в прихожую, там и грохнулась о стену и у двери успокоилась. Схватились тогда соперники в рукопашную, ломали-ломали друг друга, а потом завалились и ну по полу кататься.
И тут выяснилось, что когда друг дружку в обнимку давить, то в этом занятии старый утес имеет предпочтение перед волной. Потому что волне надо разбежаться, чтобы налететь и ударить, а усмиренная, она больше вовсе не волна. Так и Бармалей, почувствовал разом, что силушка его оставила, и дыхание слабеет, и в глазах ужас. Вот и время мое пришло, подумал он с тоской. Но более того обидно ему стало, что старикам своим он так и не помог.
А босоногий прижал Бармалея к полу, да почувствовал, что верх берет, и ну, куражиться.
– Ну, что, – спрашивает насмешливо, – как оно, живому под могильной плитой быть? Как дышится? Легко ли? Или никак? А ты представь, что все для тебя только начинается. Представил? А теперь представь иное. Я обещал, что глаз тебе высосу? Что душу из тебя выну? Вот прямо сейчас и начну. А то ты парень верткий, вывернешься, и гоняйся после за тобой снова. Нет, второго случая тебе давать никак нельзя.
И он заворочался на Борисе сверху, да стал рожи корчить и губами двигать, точно примеряясь, как половчей ими свою угрозу осуществить. Вот ведь какой упырь ненасытный! – опечалился Бармалей.
Но судьбе в этот миг еще не показалось, что уже достаточно она начудачила.
Василий Павлович, оклемавшись к этому моменту от холодного помрачения, подошел ближе к борющимся. Они как раз в проходе между гостиной и прихожей застряли. Постоял кукольник над ними, значит, а потом и говорит:
– А я вот думаю, злой человек, без своей палки ты такой же могучий будешь? Или нет? Что, если ее выкинуть отсюда? А, что скажешь, Злозвон? И ведь я ее выкину, прямо сейчас. Чтоб не давать тебе второго шанса.
– Не вздумай! – заворочался Злозвон, намереваясь быстро вскочить на ноги, но не тут-то было. Бармалей обхватил босоногого руками, вцепился в волосы – не позволил тому подняться, повис на нем грузом неподъемным. – Ууууу! – взревел колдун неистово и страшно. И снова посыпал угрозы. – Глаз высосу! Душу выну! Другого ничего он, похоже, не знал.
А Василий Павлович ловко перешагнул через лежащие на полу тела и подступился к клюке, упокоившейся на пороге квартиры. Из крючка ее все еще истекал тонкой струйкой синий туман, поэтому брать в руки ее он побоялся, или, может, побрезговал. Зато хорошенько наподдал ей носком ботинка.
– Уууууууу! – завыл пуще прежнего лиходей.
А вот палка его, получив пинок по хвосту, взвилась легко, как ракета, и, быстренько перемахнув через площадку, влетела в открытую кабину лифта. Отчего лифт оказался открыт? Тоже странно.
Раздался непродолжительный грохот. В кабине клюшка несколько раз срикошетила, ударяясь о стенки, а потом каким-то хитрым изворотом юркнула прямиком в щель между полом кабины и площадкой. Там и щель-то узкая, руку не просунуть, однако палке для проникновения этого оказалось вполне достаточно.
Над ристалищем воцарилась тишина. Потом, через показавшиеся бесконечными мгновения, глубоко в шахте лифта послышался удар, после чего что-то разбилось, рассыпавшись звонкими осколками.
Бармалей перестал удерживать басурмана, тот вскочил на ноги и вымелся из квартиры так споро, будто намеревался поймать свой ускользнувший батожок. Куда там! Канула палка в пропасть. Заглянув в упомянутую щель, лиходей бросился к лестнице. Однако возле нее он притормозил, оглянулся.
– Ой, смотрите! – предостерег он с угрозой. – Ежели что с посохом случилось – из всех души выну! Из всех! А Снегурке передайте, пусть сама возвращается, и поскорей. Не то хуже будет! И Нового года вам всем не видать!
И, очертя голову, кинулся вниз по лестнице, посох свой спасать.
Василий Павлович захлопнул дверь и на цепочку ее закрыл. Тут уже и Бармалей на ноги поднялся, отдуваясь и потирая ушибленные места. А пуще всего он за лоб держался, куда злодей угодил ему своей палкой. Вместе они вернулись в гостиную, и подошли к Раисе Петровне. Удивительно, но с ней уже все было в порядке, по крайней мере, визуально. Она порозовела, только глубоко, будто с горы бегом спустилась, дышала, прижимая руку к груди.
– Что это было? – спросила она. – Такое противное?
– Злозвон, – сказал Василий Павлович. – Но не кукла. А, может, и кукла, бывшая, пока не знаю. Внезапно ожила.
– Прямо у нас? Надо же!
– Где же еще, куколка моя, ему быть? Но каков, однако, злодей! Такого специально и не придумаешь.
– Но ты же придумал. Потому что – волшебник. А это что?
Все оглянулись посмотреть, на что она указывала.
Возле стены лежала потерянная гостем в пылу борьбы и оставленная при поспешном уходе шляпа. Сосульки на ней уже растаяли, на полу образовалась небольшая лужа. И в этот момент, когда все на нее смотрели, шляпа вдруг исчезла. Испарилась, растаяла в воздухе, оставив после себя завиток голубоватого дамка да лужу на полу.
– Вы это видели? Нет, вы это видели?
– Увы, да.
– Почему же, увы? По-моему, приключение случилось вполне волшебное.
– Куколка, ты – настоящая женщина! Но все-таки я за тебя испугался.
– Спасибо, родной. Я тоже за тебя переживала. Только на самом деле, что ни говори, а встряска чувств нам не повредит.
– И с этим не поспоришь.
– Кстати, а где Марфушка? – вмешался в разговор старших Бармалей. – Не пора ли уже нам ее заслушать?
