ошибся. Она не в ответе за грехи сестры.
Она вдруг заметила, что изо всех сил комкает платье на коленях. Почувствовала на себе пристальные взгляды и услышала сладенький голос сеньоры Соврано:
— Что с вами, дорогая моя? Вы покраснели. Наконец, краснеете за своего чудовищного зверя?
Но мать вдруг резко изменилась лицом. Все посмотрели в сторону и поднялись. Джулия с запозданием последовала общему примеру: в дверях стоял Фацио Соврано. Оставалось только надеяться на то, что при нем тираниха прикусит язык.
Глава 20
Фацио Соврано был мрачен, и даже показалось, что его смуглое лицо стало еще более контрастным и жестким. Черные глаза под прямыми бровями будто залегли еще глубже, на переносице образовалась поперечная складка. В полнейшей тишине он сделал несколько шагов, подошел к своему стулу и положил руку на резную спинку. Джулия невольно отметила, что у него красивые нервные пальцы с ровными удлиненными ногтями. Как у лютниста Пинеро в Лимозе.
Соврано окинул взглядом собравшихся женщин, кивнул тиранихе:
— Добрый вечер, матушка.
Та натянуто улыбнулась:
— Добрый вечер, сын, — голос скорбно треснул.
Он посмотрел на сестру:
— Розабелла…
Девчушка едва слышно хихикнула, но тут же взяла себя в руки и почтительно склонила голову:
— Брат…
— Сеньора Джулия…
Джулия не сразу поняла, что он обратился к ней. Стояла напряженная, будто оглохшая от неловкости. Подняла глаза и увидела пристальный выжидающий взгляд. Наконец, она опомнилась, пробормотала, едва слышно:
— Сеньор Соврано…
Она чувствовала этот взгляд. Тяжелый и горячий. Как он скользит по лицу, спускается ниже на уродливое платье. И будто запахло жженой шерстью. И стало обидно. Джулия никогда не считала себя красавицей, но и не хотела казаться большей дурнушкой, чем это было на самом деле. Особенно в его глазах. Она украдкой бросила взгляд на нарядную Доротею и заметила, что та напряглась, раскраснелась и поглядывала на тираниху, будто искала поддержки. Фацио словно почувствовал, повернул голову, поприветствовал Доротею едва заметным кивком. Та раскраснелась еще больше. Казалось, она была в ярости, что ее приветствовали последней.
Наконец, Соврано опустился на стул, и остальные тоже смогли сесть. Фацио подал знак слугам, и те начали подносить блюда, выставлять на стол и накладывать в тарелки, наливать вина. Столовая наполнилась звуками. За столом завязался довольно живой разговор о людях и вещах, Джулии не знакомых, но говорили в основном мать и Доротея. Фацио молчал, и складывалось впечатление, что он чем-то расстроен или вовсе нездоров. И чем больше времени проходило, тем больше он мрачнел, будто этот ужин был ему в тягость. Но Джулия снова и снова ловила на себе его взгляд, и от этого внимания кусок не лез в горло.
— Как вы находите Альфи, сеньора Джулия?
Она вздрогнула всем телом так, что ложка звякнула о серебряную тарелку. Джулия выпрямилась, убрала руки на колени, подняла голову:
— Альфи прекрасен, сеньор. Но, признаться, я еще почти ничего не видела.
Он помолчал, наблюдал за помрачневшей в свою очередь матерью.
— Нравятся ли вам ваши покои?
Джулия кивнула:
— Благодарю, покои прекрасные.
— Всем ли вы довольны?
— Я всем довольна, сеньор.
Он вновь замолчал, и повисла гнетущая тишина, над столом будто разлилось плотное напряжение. Слышался треск свечных фитилей и звуки ночного сада, доносящиеся их раскрытых окон.
— Есть ли у вас просьбы или пожелания?
Сердце заколотилось часто-часто. Желала Джулия сейчас только одного — писать сестре, но озвучивать просьбы здесь, при всех, было невозможно.
Она опустила голову:
— У меня есть одна личная просьба. Я бы хотела говорить с вами… наедине, если вы сочтете возможным. Теперь или позже. Кажется, вы не совсем здоровы. Я бы не хотела оказаться в тягость, моя просьба подождет.
Все за столом напряглись. Джулия обвела собравшихся взглядом и заметила, что мамаша вот-вот то ли закипит, то ли набросится. Кажется, ей стоило немалых усилий взять себя в руки. Она то и дело смотрела на сына, будто ждала, что тот вмешается, но Фацио невозмутимо молчал. Тираниха даже спрятала руки на коленях.
— Владетель Альфи неуязвим, моя дорогая. Ни для болезни, ни для клинка. И стоило бы это знать, если вас почтили и ввели в этот дом. Поэтому оставьте свое лживое сострадание — здесь вы этим никого не обманете. — Она всплеснула руками: — Какой стыд! Какое невежество! Какое неуважение к этому дому!
Джулия вновь чувствовала, что предательски краснеет. От возмущения звенело в ушах. Да, она приняла решение не воспринимать тираниху слишком остро, но… это было просто невозможно. И молчать тоже было невозможно. В горле скопился комок печного жара, и если не дать ему выхода, он просто сожжет изнутри.
Джулия выпрямилась, подняла голову:
— Да простит меня сеньора, но сострадание никогда не было стыдом и неуважением. Это одна из божественных добродетелей. Наряду со справедливостью суждений и умением прощать. В сострадании лишь созидание, которое не может оскорбить.
Сеньора Соврано неестественно выпрямилась, поджала губы и нервно наглаживала своего жирного кота. Казалось, слова застряли у нее в глотке, как раз там, где шею окаймляла щетина жесткого кружева. Она переводила острый горящий взгляд с Джулии на сына и обратно, будто ждала, что тот вмешается, но Фацио молчал.
Мать оставила кота в покое и подалась вперед:
— Владетель Альфи не нуждается в вашем сострадании. Ни в вашем, ни в чьем либо еще. И потому впредь…
— …довольно, матушка, — Фацио небрежно щелкнул ногтем по опустевшему бокалу, давая понять слуге, чтобы тот его наполнил.
Сеньора Соврано прикусила язык и бледнела на глазах. Но, все же, не выдержала:
— Разве я не права? Разве не права?
Она с вызовом смотрела на сына, на Доротею, на Розабеллу. Но те молчали. Доротея сидела с чинным вытянутым лицом, Розабелла уже привычно прятала озорную улыбку. Казалось, она просто не воспринимала мать всерьез или от души прощала всю эту театральность.
Фацио покручивал за ножку бокал, отпил, устало посмотрел на сеньору Соврано:
— Матушка, я бесконечно ценю вашу заботу, но также я ценю и покой этого дома. Я не хочу видеть ваши ссоры. И я не хочу, чтобы они были в мое отсутствие. И я надеюсь, что вынужден это говорить лишь один единственный раз. Вы меня понимаете? Впрочем, это касается всех.
Тираниха молчала, упрямо поджав губы. Теперь на ее бледных щеках проступали лихорадочные розовые пятна. Фацио продолжал:
— Надеюсь, что я
