прежде?
— Он не здешний. Наверное, прошагал много километров, чтобы попасть в Серкал Ново.
— Откуда он взялся? Кто он и как его зовут?
Его зовут Жоан Портела, Жоан Розарио Портела. Перед койкой проходит процессия теней с печальными монотонными голосами. Голосами, подобными холодному дуновению ветра, отзвукам сна, охраняющего незнакомца.
— Он явился издалека, из Бежа. А может быть, откуда-нибудь и подальше, кто знает?
— В удостоверении сказано, что он из Симадаса. Родился и проживает в Симадасе, район Бежа.
Штанину на здоровой ноге сначала не трогали, но перед приходом врача ее тоже разрезали и сняли ботинок. И Портела так и остался лежать неподвижно, словно внезапно умерший и ограбленный в спешке — одна нога в башмаке, другая босиком, — сверкая белоснежной повязкой в тускло освещенной палате, будто мертвец под луной, приманка для любопытных призраков.
— Вот что значит судьба. Человек приплелся в Серкал Ново невесть откуда, а с ним эдакое приключилось.
— Бывает. Если не знаешь, куда ступаешь, будь готов к любым неожиданностям.
— А кто может похвастать, что всегда знает, куда ступит?
— Тоже верно. Неприятности обычно сваливаются на голову, когда меньше всего их ждешь.
— Послушайте! Да помолчите вы хоть немного…
С койки доносится стон:
— Ох… ох-ох-ох…
— Снова начинаются боли, — вполголоса переговариваются призраки.
Много их прошло мимо койки больного, но задержалось лишь трое: два солдата в белых халатах, исполняющие обязанности санитаров, и жандарм в военном мундире из толстой ткани, расстегнутом из-за невыносимой жары; на согнутой руке у него болтается каска, на груди скрещиваются патронные ленты. Судя по его снаряжению, мощно заключить, что это солдат охраны, ожидающий здесь, когда настанет время сменить на посту товарища.
От сильной боли и оттого, что он лежит, больной не может хорошенько разглядеть склонившиеся над ним фигуры. Он смутно различает какие-то тени, темную и две светлые, будто меловые утесы. Улавливает отдельные слова, замечания, слышит доносящиеся словно из другого мира голоса этих теней; они гадают о том, какие причины могли привести этого человека на стрельбище, прямо под огонь.
— Вероятно, он охотился, его друг нес кролика и ружье. А возможно, собирал осколки снарядов? Или просто так брел наугад?
— Ох-ох-ох… — стонет Портела.
— Ему очень худо, — сочувственно замечает солдат с каской.
Он приближается к больному и укрывает его одеялом.
— Надо думать, ведь пуля задела артерию.
— А ее сумеют зашить?
Санитары об этом понятия не имеют.
— Наш лейтенант велел позвонить, если боли резко усилятся. Он наложил повязку и был таков.
— Ах, — бормочет часовой. — Значит, боль станет еще сильнее?
— Это уж как водится. А коли у него терпения не хватит, лейтенант разрешит сделать ему укол, пусть заснет…
— Обезболивающий, да?
— Он самый. Специальный укол, чтобы он ничего не чувствовал.
Трое военнослужащих, стоящих у кровати раненого крестьянина, потрясены его страданиями. Солдат с каской, которому положено отдыхать, прежде чем заступить в караул, и два других солдата, назначенные дежурить в лазарете, ожидают прихода лейтенанта-врача в надежде на то, что его распоряжения и его всесильная наука помогут удалить из этого измученного тела засевшую в нем пулю.
— А если позвонить?
Всякий раз, когда раненый стонет, часовой страдальчески морщит лицо.
— Рано еще, наш лейтенант не любит, чтобы его беспокоили. Он велит звонить лишь в случае крайней необходимости. Я ведь правильно говорю, Скреби Котелок, а?
Скреби Котелок, второй санитар, кивает головой в знак согласия.
— Лишь когда боль станет действительно невыносимой, можно сделать ему укол.
— Обезболивающий укол?
— Вот-вот, именно.
Они закуривают сигареты и отходят в глубь комнаты, молча садятся, пуская колечки дыма, и каждый стремится вместе с дымом отогнать подальше собственные мысли. Время бежит, час смены караула близится, о чем возвещают крики часовых, в теплой ночи расхаживающих вокруг казармы.
«Может быть, военный врач уже в пути, он направляется в госпиталь, повеселившись на вечеринке в кафе или прослушав по радио трансляцию футбольного матча. Может быть, он обсуждал этот случай со своим коллегой, например, из бесплатной больницы и сейчас возвращается, разумеется без всякой спешки и паники, потому что отлично знает, что делать; он уверен в себе, как все, кому приходилось воочию видеть смерть и кто не раз заставлял ее отступать метко нанесенным ударом. А вдруг, о, ведь и такое может случиться, вдруг этот бедолага, человек штатский и не подлежащий военным законам, не имеет права лечиться в госпитале и его переведут в больницу? Разве когда-нибудь уразумеешь все уставные тонкости», — размышляет про себя часовой.
В госпитале при казарме три военнослужащих и крестьянин ожидают прихода врача, его целительного слова. Скреби Котелок заранее готовит шприц, а солдат с каской в который уже раз интересуется:
— Так, стало быть, вы сделаете ему укол?
— Если понадобится.
Скреби Котелок снова зажигает сигарету.
— Посмотрел бы ты на сержанта, что у нас здесь лежал!.. — Санитар обменивается с товарищем понимающим взглядом. — У него был столбняк. Что бы сказал этот Портела, если б очутился на его месте.
— Черт побери… Таких мучений я, верно, больше никогда за всю свою жизнь не увижу…
— Мы его так искололи, что кожа у него напоминала сито, вся в дырочках. Ты помнишь, Скреби Котелок? Укол за уколом, только успевай поворачиваться!.. А боль была такая, что он все время просил прикончить его ради Христа.
— Но в конце концов все же выкарабкался. Через три дня он был вне опасности.
— А этот парень? — спрашивает солдат с каской. — Он тоже выкарабкается?
XXII
Этот парень (говорил позднее фельдшер) даже и не подозревал, что́ его ожидает. Злая судьба привела его туда, куда он и не думал попасть, и он лежал там всеми забытый и жалкий, дрожа от лихорадки и ужаса.
— Ох-ох-ох… — жалобно стонал он в надежде привлечь внимание окружающих.
Поздно ночью из города прибыл хирург со своей свитой. Хирург, казарменный врач и фельдшер пришли в палату. Не хватало разве что дежурного офицера с наручной повязкой и пистолетом.
Фельдшер снял бинты, хирург увидел огромную, чудовищно раздувшуюся ногу, измазанную запекшейся кровью, и развел руками. Все молчали. Хирурга спросили, стоит ли стаскивать ботинок или разрезать его, чтобы было легче снять, но он ответил, что в этом нет никакой надобности, и опять склонился над железной койкой. Он пытался нащупать пульс артерии под коленом.
Наконец хирург пришел к заключению, которого так боялись лейтенант, фельдшер и санитар.
— В операционную, — приказал он, и все беспрекословно повиновались.
Они направились через главный вход. Впереди неторопливо, с озабоченным видом шли врачи, переговариваясь на ходу, за ними фельдшер, заключал процессию Портела, которого
