поднял полы своей заляпанной рубашки. Карманы у него свисали, как носки.
Удостоверение у тебя имеется.
Никак нет, сэр.
Как так.
Меня ограбили.
Как звать.
Джером Джонсон.
Сотрудник записывал. У нас с тобой раньше хлопоты бывали, нет, Джонсон?
Никак нет, сэр.
Тот поднял голову. Уж точно не бывало. Выньте там у него ремень и шнурки.
Его провели по коридору к камерам.
Дверь открыли в большую клетку, и он вошел в нее, и за ним захлопнули дверь. В одном углу кто-то спал, головой в лужице створоженной пустоты. Лавок не было, сесть не на что. По периметру клетки бежал цементный желоб. Саттри передернуло корчей боли в черепе. Он сел на пол. Тот был прохладен. Немного погодя он встал на колени и прижал к нему голову.
Должно быть, он уснул. Услышал, как вертухай колотил по прутьям, выкликивая кого-то по имени. Когда проходил мимо, Саттри с ним заговорил:
Вы можете вызвать мне сюда поручителя?
Как фамилия?
Джонсон.
Сколько ты уже тут?
Не знаю. Я спал.
Все равно надо пробыть шесть часов.
Знаю. Просто хотел, чтоб вы мне проверили.
Цирик не ответил, проверит или нет.
Немного погодя Саттри растянулся на полу и вновь заснул. Время от времени просыпался сдвинуть ту или другую кость, где отлеживал на бетоне. Поручитель пришел только вечером.
Щеголеватый человечек в ботинках-сеточках. Оглядел мерзопакостную загадку, сидевшую перед ним в клетке. Вы Джонсон? спросил он.
Да.
Хотите поручительство?
Да. Только у меня денег нет. Надо будет позвонить.
Ладно. Кому звонить? Он вытащил блокнот и карандаш.
Саттри дал ему номер.
Ладно, ответил он. Ждите тут.
Еще бы, сказал Саттри. Послушайте.
Что?
Скажите им Саттри. Но просите для Джонсона.
Так у вас может выйти много неприятностей.
Если по-другому, их выйдет намного больше.
Ладно. Как фамилия, еще раз?
Саттри.
Поручитель качал головой, записывая новое имя. Вы, народ, это что-то с чем-то, сказал он.
Вернулся он через несколько минут. Его дома нет, сказал он.
Она не сказала, когда может вернуться?
Не-а.
Сколько сейчас?
Около семи. Он поддернул манжету. Десять минут восьмого.
Черт.
Вы что, больше никого не знаете?
Нет. Слышьте, попробуйте еще раз через часик, а? Вы номер точно записали?
21505. Так?
Верно.
Как еще раз того парня зовут?
Джим.
Это я уже знаю. Как его полное имя.
Джим Лонг.
Поручитель странновато глянул на него. Джим Лонг? переспросил он.
Да.
У него брат есть по кличке Меньшой?
Он самый.
Поручитель искоса на него посмотрел.
В чем дело? спросил Саттри.
Дело дрянь.
А что такое?
Да геенна клятая, вот что такое, ответил поручитель. Они оба сразу за вами сейчас, в восьмом номере. С самого утра там сегодня, и ни один не может разжиться поручительством.
Теперь он смотрел на Саттри с бо́льшим любопытством. Лицо у Саттри начало морщиться и все сделалось странненьким. С губ его сорвался лошажий фырчок, а глаза забегали по сторонам.
Чокнутый вы, как не знаю что, сказал поручитель.
Саттри сел на бетонный пол и схватился за живот. Сидел он там, трясясь и обнимая себя. Вы сам себе цельный дурдом, нет? произнес поручитель.
Позже он звал сквозь прутья своих друзей, но те не ответили. Голос откуда-то поинтересовался, почему он нахуй не заткнется. Еще позже в коридорном потолке зажглись лампочки. Человек в углу не шелохнулся, а Саттри не хотелось смотреть на него и проверять, не умер ли. Он снова лег на пол и то вплывал в скверный сон, то выплывал из него. Ему снились целые реки ледяной воды, лившиеся по его пересохшему дыхательному горлу.
В некий неведомый час он проснулся от звуков какой-то суеты. Половина его кисти была засунута в рот. Подняв взгляд, он увидел, как кто-то нагнулся и выплеснул на него через решетку ведро воды. Отплевываясь, он привстал на колени.
Ведро лязгнуло об пол. Человек рассматривал его в клетке. Саттри отвернулся. В углу стоял его сокамерник. Когда Саттри посмотрел на него, сокамерник сказал: Не прекратишь верещать, я тебе хрен твой в часовой кармашек забью.
Он закрыл глаза. Серая вода, капавшая с него, отдавала щелоком. На обочине темной дороги во сне он видел ястреба, приколоченного к амбарным воротам. Но возвышался над всем освежеванный человек со вскрытой и распяленной грудиной, словно остывающая говяда, а череп у него ободран, синеватый, и кочковатый, и слабо светящийся, глазные дыры его черные гроты и окровавленный рот раззявлен безъязыко. Путник схватил пальцы его в свои челюсти, но кричал он не только от этого ужаса. За освежеванным смутной тенью бледнела еще одна фигура, ибо хирурги его ходят по миру, точно как вы и я.
* * *
Он рылся в бурьяне, пока не отыскал годную жестянку, а уж потом вышел на дорогу. От керосина клочок гудрона на поверхности дороги размягчился, и он встал на колени и принялся расковыривать его старым кухонным ножом, волокнистые тягучие комки вара, пока не наковырял сколько нужно.
Когда мимо проходил Папаша Уотсон, ялик у него был уже перевернут на берегу, и он терпеливо конопатил швы.
Ну, ты еще жив, сказал старик.
Саттри поднял голову, щурясь на солнце. Нос вытер о предплечье, сидя и держа одной рукой жестянку с варом, а другой нож. Привет, Папаша, сказал он.
Я уж совсем думал, ты утоп.
Пока нет. С чего б?
Не видел тебя. Ты где был-то?
Саттри ляпнул зловонной черной мастикой вдоль шва и посильней вдавил ее на место. В тюряге, сказал он.
Эге?
Я сказал, в тюряге сидел.
Сидел? За что?
Не с той толпой связался. А тебя что сюда принесло?
Старик сдвинул назад свой полосатый картуз машиниста и поправил его на голове. Да мне по пути в город. Решил, раз я в этих краях, зайду проведаю. Совсем уж думал, утоп ты.
Я все еще в деле. Как на чугу́нке всё?
Только что не ужас.
Саттри подождал разъяснения, но его, похоже, не следовало. Поднял голову. Старик покачивался на пятках, наблюдал.
Так в чем беда, Папаша?
Просто в чугунке беда, сынок. В самой ее природе, я убежден. Он выволок из кармана громадный железнодорожный хронометр, сверился с ним и уложил обратно.
Как там старушка номер семьдесят восемь?[6]
Господь ее любит, она старая и вся изношенная, как я, но верная, как собака. Надо б наградить ее золотыми часами с цепочкой.
Он подавался вперед, глядя из-за плеча Саттри, как тот конопатит.
Знаешь, произнес он. Пришел
