пока не удостоверится, что это его первый укус. Надо так понимать, что собака, на чьем счету только один укус, имеет довольно крепкие позиции в глазах закона.
– Но Сэм Голдуин укусил вчера Силверсмита.
– Вот как? Ну, если это станет известно, боюсь, у обвинения появится крупный козырь. Но я еще не досказал. Коротышка вполне обоснованно разозлилась на неуступчивость Доббса и исключила его из спектакля и теперь собирается ввести на освободившееся место своего брата. Тут есть, конечно, риск, что викарий его узнает и получится неловкость, но она думает, что в зеленой бороде он станет неузнаваем. А я от души рад, что моим партнером в скетче будет Перебрайт, я, кажется, не знаю другого человека, кого бы мне так же приятно было бы отдубасить зонтом, – задумчиво заключил Гасси и добавил, что только бы ему достать этим предметом до Китекэтовой башки – чертов Китекэт решит, что в него ударила молния. Было ясно, что времени, великому целителю, придется немало потрудиться, прежде чем Гасси забудет и простит.
– Впрочем, некогда мне тут с тобой судачить, – сказал он затем. – Коротышка пригласила меня на завтрак в доме викария, так что я тороплюсь. Я забежал только передать тебе стихи.
– Какие еще стихи?
– Про Кристофера Робина. Вот они.
Он вручил мне тоненькую тетрадочку стихов, и я недоуменно спросил:
– Зачем это?
– Ты их декламируешь в концерте. Не все, а те, что помечены крестиком. Их должен был читать я, Мадлен придает этому большое значение – ты ведь знаешь, стихи про Кристофера Робина она обожает, – но теперь мы с тобой поменялись номерами. Честно признаюсь, у меня стало гораздо легче на душе. Там есть один стишок про то, как кто-то скачет – «прыг-скок, скок-поскок», который… Словом, как я уже сказал, у меня стало легче на душе.
Тоненькая тетрадочка выскользнула из моих похолодевших пальцев, глаза непроизвольно полезли на лоб.
– Но разрази меня гром!..
– Нет никакого смысла говорить «Разрази меня гром!». Думаешь, я не сказал «Разрази меня гром!», когда она навязала мне эти рвотные стишки? У тебя нет выбора. Она решительно требует, чтобы они были включены в программу выступлений. И после концерта первым делом пожелает узнать, как их принимала публика.
– Но грубый зритель, который столпится позади последних скамеек, бросится на эстраду и линчует меня.
– Вполне возможно. Правда, у тебя будет одно утешение.
– Какое?
– Мысль, что все происходящее с тобой – часть единой великой цепи, ха-ха-ха, – ответствовал Гасси и, злорадно улыбаясь, покинул сцену.
В таком духе прошел весь мой первый день в «Деверил-Холле», до краев наполненный глубокими провалами и нерешенными проблемами.
Глава 10
В последующие дни эти глубокие провалы только еще углубились и нерешенные проблемы сделались еще проблематичнее. Я объявился в «Деверил-Холле» в пятницу вечером. К утру вторника стало беспощадно ясно: я теряю форму, и если тучки не переменят свою политику и не начнут в ближайшем будущем сиять серебряной изнанкой гораздо щедрее, чем до сих пор, я просто-напросто окончательно сопьюсь.
Не большое удовольствие – очутиться в логове плотоядных теток, которые хлещут хвостами и не отводят от тебя свирепых, горящих глаз. Не так-то весело сознавать, что через пару дней тебе предстоит выйти на эстраду перед собравшимися жителями деревни, многие из которых наверняка запаслись разного рода тухлыми овощами, и сообщить им, что Кристофер Робин скачет – «прыг-скок, скок-поскок». Сильно угнетает человека необходимость отзываться на имя Огастус, и можно себе представить более приятные переживания, чем постоянный страх, как бы вдруг не явился в гости кто-нибудь вроде тети Агаты или Мадлен Бассет и не подверг тебя разоблачению и позору. Тут все ясно, и двух мнений быть не может.
Но не одни только эти обрывки великой цепи способствовали размягчению и оттопыриванию верхней губы Вустера. Нет, вершиной терзаний, из-за которых у меня днем кружилась голова, а по ночам выступал пот по всему телу, и я сделался похож на рекламное изображение «несчастного страдальца» до того, как он начал принимать «микстуру Милгрэма от мигрени», – было угрожающее поведение Гасси Финк-Ноттла. Я наблюдал за Гасси, и на душу мне падала черная тень невыразимого страха.
Не знаю, падала ли вам когда-нибудь на душу черная тень невыразимого страха. Со мной это бывало в давние времена, когда я проживал зеленым младшеклассником в школе-интернате «Малверн-Хаус», что в Брамли-он-Си, и преподобный Обри Апджон, бывало, закончив свои ежедневные сообщения, кратко объявлял, что после вечерней молитвы ждет Вустера у себя в кабинете. Теперь чувство страха посетило меня во время описанного в предыдущей главе нашего с Гасси разговора, затем оно все крепло и росло, покуда я не превратился в то, что зовется обычно жертвой острейших опасений.
А вы ничего такого не заметили в этом разговоре? Ничего, что могло показаться многозначительным, отчего бы вы встрепенулись и промолвили, хлопнув себя по лбу: «Э-э, постойте-ка!» Неужели нет? Значит, вы проморгали главное.
В первый день я почуял лишь смутную тревогу. На второй день появились некие подозрения. А к вечеру третьего подозрения сменила уверенность. Доказательства были все налицо, и обойти их не представлялось возможным. Забыв, что в «Лиственницах» в Уимблдон-Коммон проживает девушка, его нареченная невеста, которая должна стать его верной подругой до могилы и которая взбеленилась бы, как бешеный бык, запутавшийся в липучку от мух, узнай она, что он подался на сторону, Огастус Финк-Ноттл без оглядки влюбился в Коротышку Перебрайт.
Вы можете здесь сказать: «Брось, пожалуйста, Бертрам, ну что за выдумки» или: «Вздор, Вустер, все это пустые фантазии». Однако могу заверить, не один я заметил, что происходит. Пять вполне реальных теток тоже это заметили.
– Ну, знаете ли, – язвительно произнесла леди Дафна Винкворт перед вторым завтраком, когда Силверсмит передал от только что звонившего Гасси, что он-де и на этот раз останется перекусить в доме священника. – Мистер Вустер, кажется, совсем переселился к мисс Перебрайт. «Деверил-Холл» для него как бы гостиница, куда можно прийти, а можно
