устроен в пещерах, так что в самом крайнем случае Нори рекомендовал бежать внутрь и баррикадироваться до подхода помощи. Пару недель внутри можно было пересидеть вообще без балды.
Первыми из портала вышли носороги. Доводилось баронского Боньку видеть, эти были столь же здоровые, чисто живые бэтээры. На первых сидели трое орочьих девок. Ург что-то крикнул по-своему, и стадо прошествовало мимо, причём девки спрыгнули у своего дома и пошли осваиваться, а носороги потопали дальше в сторону леса. Кормиться, поди. А может, и открытую границу проверять. Поговаривали, что по соображалке эти зверюги мало чем от людей отличаются, только что не разговаривают, и Бурый склонен был этим слухам верить.
А чего не верить — все знали, что у Белого Ворона есть лесная колдунья — к любому зверю в башку залезть может и чего-то там подшурупить в сторону ума.
За носорогами вывалили новые работники.
Работнички, бляха муха.
Кандальники, переодетые во всё одинаковое, по мнению Бурого, напоминали бестолковых малолеток-первохо́док, даром что половина — взрослые мужики. И стоять строем не могут, чисто бараны!
В голове всплыла невесть откуда взявшаяся фраза: «Только массовые расстрелы спасут революцию!» Ладно, хрен с ними, с расстрелами. Обождём.
Следом за кандальниками прошли орки, не меньше двадцатки. Ну, теперь жить не так страшно, даже если привалит орда — уж в пещере всяко укрыться успеем!
После орков выскочили какие-то пацаны во главе с Иваном Вороном, штук восемь, поозирались, помахали руками, Иван Беловоронович чего-то объяснял им, тоже тыкал руками. Ученики, чтоль? Портальщики! А чё, дело. Не всё ж ему одному за всех надрываться.
Пацаны ещё с минуту покрутились и вымелись с площадки на свою сторону. Портал свернулся в точку и погас.
Бурый вздохнул, оправил куртку и шагнул вперёд, приготовившись к такому несвойственному для себя занятию как толкание речей. Однако чуйка начала потихоньку тренькать о том, что речами здесь, пожалуй, не обойтись. И не пожалуй, а точно: вон как зыркают. Эти сейчас заведут шарманку о том, что положено и не положено делать мужчине, навидались уже таких. Как бы не пришлось с ходу воспитывать.
К вящему удивлению пришедших, новый староста уверенно заговорил по-таджикски:
— Меня зовут товарищ Нечаев, — почему именно «товарищ», он сам себе объяснить не мог, но чувствовал, что сейчас это будет правильно. — До приезда вашего хозяина или иных уполномоченных им лиц я буду старшим над всей вашей группой, — сильно хотелось сказать «кодлой», но он решил пока не нагнетать. — Мне нужно, чтобы объект работал как следует, и поэтому вы будете работать как положено, хотите вы этого или нет. В ваших интересах хотеть. И выдавать норму, потому что правила у нас простые: кто не работает — тот не ест. Кто саботирует — будет бит. С прейскурантом можете ознакомиться, в каждом корпусе висит листок. За что, кому и сколько полагается. Правила такие…
Правила практически не отличались от привычных по Мраморной. А к чему менять, если всё работает? Джигиты не возражали. Они вообще особо ничего не говорили — ещё бы, поговоришь тут, когда сзади тебя пасут эти зелёные громадины, — но глухое недовольство набрякло перезрелой тучей.
— Всё, — закруглил объявы Бурый, — шагайте заселяйтесь. Через пятнадцать минут жду от каждой комнаты старшего. Контора вон там. За опоздавших платит шкурой вся комната, — глянул на наручные часы. — Время пошло.
Контора располагалась в длинном доме, на три четверти занятом складом под всякое шмотьё: одёжу, ботинки, шапки… Вход, однако, был отдельный. Для солидности, видать. Инженеры на конторские площади не претендовали, у них были свои помещения, в пещерах. Оркам оно тоже нафиг не упало, в четырёх стенах сидеть, так что большая комната с целой кучей шкафов, длинным заседательным столом, россыпью табуреток и лавками вдоль стены у входа досталась Бурому. Ладно, хоть без директорского кресла. Сидеть на жопе ровно целыми днями он всё равно не собирался.
К кабинету, кстати, прилагались часы — специальные, самолётные, с заводом чуть ли не на двадцать дней.
Девок с собой не потащили (ни к чему), но весь десяток мужиков разместился за столом, с дальней стороны, спиной к стене, лицом к двери.
— Идут, — дежуривший на крыльце Червончик мухой влетел в комнату. — Ну вы расселись, чисто президиум!
— Ага, — Бурый, затачивающий ножом карандаш, мрачно кивнул на табуретку рядом с собой: — Садись вон, секретарём будешь.
За дверью затопали шаги.
— Надо ж, в десять минут уложились, — подивился степенный Копатыч.
— Жить захочешь… — философски протянул Фломастер.
Дверь открылась и «не так раскорячишься…» повисло в воздухе, так и не прозвучав. Как-то сразу стало ясно, что корячиться пришедшие как раз хотят меньше всего. Первые, переступившие порог, затоптались, терзаемые противоречивыми соображениями: сев у входа, да ещё теснясь на лавках, они сразу стали бы походить на просителей. Стоять тоже было как-то… А табуреты все были заняты… кроме одного, стоявшего посредине комнаты, ровно перед столом, и от чего-то на здоровенном куске толстого полиэтилена.
— Ну чего встали, — поторопил их сидящий с краю Лось, — садитесь живей, работа стоит.
Новенькие уселись на лавки, притираясь плечами. Злобно зыркали, но молчали.
Пустой табурет сбивал с толку.
Бурый убрал в нагрудный карман карандаш и положил перед собой нож. Небольшой, хищно изогнутый пчак с широким переливающимся лезвием беловоронской ковки. С клеймом знаменитого мастера Никиты, Бендера прощальный подарок.
Красиво он смотрелся на пустом обширном столе, что скажешь.
В конторе повисла неприятная тишина.
— Ваш хозяин дал мне в отношении вас широчайшие полномочия, — негромко начал Бурый (на этот раз по-русски), — с одним единственным условием: колония должна выдавать результат. Поэтому результат будет, хотите вы или нет. И та паскуда, которая задумает мне помешать, может сразу сесть на это почётное место, — он кивнул на пустующий табурет. — Дальше. С этого момента для вас наступает коллективная трудовая ответственность. Уложились в норму — получили па́йку. Не уложились — старший над вами решит, будете вы жрать сегодня или нет, и если будете — сколько. Саботаж — все горячих получите, оптом. Плевать я хотел на ваше гордое прошлое. Теперь вы — собственность барона Денисова, и делать будете, что велено. И если кто вякнет про работу, неподходящую мужчине, того я путём нехитрой хирургической операции быстро сделаю девочкой. Дабы исключить, так сказать, сомнения.
— Да это беспредел уже! — громким шёпотом по-таджикски произнёс один из новичков.
— Простите, как ваша фамилия? — поинтересовался Червончик, который невесть откуда выудил блокнот и теперь строчил в нём как пулемёт. — Для протокола, — невозмутимо пояснил он Бурому, удивлённо поднявшему брови.
Бурый кивнул — в конце концов, сам же пошутил про секретаря. Ну, раз уж Червончик в натуре понял, то пусть и пишет. Посмотрел на нахохлившегося возмущенца:
— Чё молчишь, герой? Тебя спросили: фамилия как? Или орать на вас каждый раз, как на баранов?
— Юсупов, — буркнул тот сквозь зубы.
Бурый сокрушённо покачал головой, а Лось в три шага подошёл к говорившему, приподнял за шкирку и легонько тряхнул, от чего тот начал кашлять и давиться.
— Когда тебя старший спрашивает, надо встать и отвечать внятно и громко, — отечески пояснил Лось, отпуская ворот куртки, — ясно тебе, дурилка картонная? Ну-ка ещё раз, как положено: фамилия? Ты тренируйся, тренируйся, болезный. Глядишь, получится.
— Ю… Юс… кха-кха… Юсупов.
— Гляди-ка, почти что князь, — как-то очень равнодушно удивился Бурый. — Сядь. Второй вопрос повестки дня. Говорить в колонии будете по-русски. В комнатах, меж собой — хоть по-английски, как лорды, балакайте. На людях — только по-русски. Месяц даю, потом лично каждого проверю. После начну пороть, ежедневно, весь состав. Пока все не заговорят. Не хотите быть битыми — ваша печаль. Помогайте, учите. Но отвечать, сказал, будете все. Так… — Бурый заглянул в ящик стола, достал пачку листов и несколько перетянутых канцелярской резинкой ручек, толкнул влево по столу: — Двасбоку, раздай им. Через пятнадцать минут, в рабочей форме — построение на той же площадке перед пещерой. У каждого чтоб список бригады был с собой. Номер на двери комнаты посмо́трите. Свободны.
ХОТИТЕ ВЫ ИЛИ НЕТ…
Кавуз
На него всё ещё косились. Никак не могли спустить, что Бяшим пошёл в прислугу к ненавистному барону. Хотя
