говорить об этом в рамках кампании?
– Обязательно, – кивает Гейб, – но так вышло, что большинство людей она не затронет. Они вообще вряд ли следят за происходящим, как мне кажется. Это не горящая новость какая-нибудь, поэтому ее сложно использовать.
– Использовать? – переспрашиваю я. У меня даже челюсть отвисла от удивления. В памяти встает Алина: ее темные джинсы и узорчатый хиджаб – такой я видел ее на ифтаре. Конечно, Гейб не специально сформулировал свою мысль так небрежно. Его задача – вовлечь избирателей в голосование. Но ощущение такое, словно мама Майи для него просто объект, который можно использовать, чтобы вызвать у людей сочувствие. Или хуже того: просто посмотреть, пожать плечами и отмахнуться как от чего-то недостаточно значимого.
– Джейми, мальчик мой. Мы говорим сейчас о подаче информации. И тебе это известно.
Тут мама неожиданно поднимает голову.
– Джейми, ты привез листочки для заметок?
– Ага. И декоративный скотч тоже. – Я передаю ей пакет и сажусь на соседний стул. Бумер подбирает с пола мистера Слюнокрыла, ныряет под стол и оттуда укладывает голову мне на колени. Почесав его за ушами, я перевожу взгляд на маму. – Слушай… Сегодня кое-что произошло…
– Точно! – Гейб опускает стаканчик с кофе. – Большой Джей, нам нужно обсудить установку знаков во дворах.
– Да, но… – Я качаю головой.
– Никаких «но», Большой Джей. Нам сейчас надо собраться с силами, понимаешь? – Гейб треплет меня по плечу. – Свистать всех наверх и прочее.
– А ты принарядился, бубалех, – улыбается бабушка. – Это для особого случая?
Я опускаю взгляд на Бумера, который как раз осторожно кладет мне на колено утку.
– Бум, убери мистера Слюнокрыла! Не смей пачкать наряд для свиданий!
– Для свиданий? – Я замираю.
Мама снова поднимает глаза от ноутбука и хлопает в ладоши.
– У тебя было свидание? Вот здорово! С Майей?
– Нет! – У меня все плывет перед глазами. – У меня была… встреча.
– Встреча? – переспрашивает бабушка.
Я медленно киваю, старательно разглядывая свои руки.
– Ну… Мы с Майей ездили в офис представителя Конгресса Холдена, чтобы встретиться с директором по юридическим вопросам. По поводу поправок.
На кухне воцаряется молчание. Я вскидываю голову и вижу, что на меня устремлены четыре пары глаз: мамины, бабушкины, Гейба и даже Бумера.
– Вы просто взяли и приехали на встречу по поводу законодательного акта? – нарушает тишину мама.
– Нет, конечно, мы сначала записались на прием.
– Это я поняла. – Она едва заметно улыбается.
– Почему вы все так на меня смотрите? – подозрительно щурюсь я.
– Милый, это потрясающе, – говорит бабушка.
– Серьезно, потрясающе. – Мама склоняет голову набок. – И как все прошло?
Ощущение такое, словно я вдруг оказался в свете софитов, но это не так уж и неприятно. Что само по себе странно. Я и представить не мог, что такое чувство может быть приятным – или хотя бы просто комфортным. Не для меня. Может быть, примерно так себя чувствуют представители Конгресса? Или Софи. Она прямо купается во внимании. Я так не могу и не смогу, но, должен признать, то, как на меня смотрят сейчас, не доставляет мне особого неудобства. Так было и когда Майя сказала, что я выступил потрясающе.
«Джейми! Ты крутой!»
– Не слишком хорошо, – отвечаю я, выпрямляясь. И неожиданно рассказываю им обо всем. О том, как в приемной нас встретила обезоруживающая доброта Кристин. Как Дикерс едва не рассмеялась, когда я попросил разрешения процитировать имама Джексона. Как приторно-сладко она говорила и как выворачивала наизнанку всё, в чем мы ее обвиняли, заставляя поправку казаться почти – почти! – логичной. «Ради безопасности». «Нечего скрывать». Ощущение от этого разговора осталось странное, словно у меня мозг надвое раскололся. Вот передо мной совершенно очевидное проявление расизма. А вот спустя секунду мне кажется безумием даже думать об этом.
– Ага, – хмурится мама. – Они всегда так делают.
– Это ужасно раздражало, – вздыхаю я. – Не понимаю, зачем она вообще согласилась на встречу? Зачем их вообще проводят?
– Потому что так работает демократия, – объясняет мама. – Мы ведь выбираем этих людей в качестве наших представителей, значит, они обязаны слушать наши замечания и предложения.
– Дикерс уж точно не слушала, – невесело усмехаюсь я.
– Может, и нет. Иногда тебя и правда не слушают, и я знаю, насколько это раздражает. – Протянув руку, мама ерошит мне волосы. – Но главное, что ты попытался. Ты заявил о себе, Джейми, и это великолепно.
– Спасибо. – Я чувствую, что краснею. – Только все, кажется, было бессмысленно.
– Обещаю, это не так. Возможно, ты заронил зерно сомнений. Как знать. Но даже если этого и не произошло, важнее всего сама битва, а не победа. Я так горжусь тобой и Майей, – улыбается мама. – Не опускай руки.
– Ах да. – Я пожимаю плечами. – Не опускать руки было сложно, потому что мы вышли со встречи и обнаружили на моей машине Фифи.
Гейб напрягается.
– Фифи? – переспрашивает мама.
– Та собака с наклеек.
– Что-то знакомое…
– Этими картинками сейчас весь интернет завален, – вмешивается бабушка. – Ультраправые нацисты используют их, чтобы оскорблять еврейских журналистов, у которых есть аккаунты в Twitter. Но в нашем округе их тоже кто-то на машины клеит. Я сейчас найду тебе картинку.
– Достаточно просто посмотреть на бампер Альфи, – вздыхаю я снова. – Ее ничем не убрать. Мы попытались замазать изображение маркером, но собаку все равно видно. Надеюсь, хотя бы растворитель поможет.
– Кто-то хотел доставить тебе неприятности? – Мама смотрит на меня, широко раскрыв глаза. – Какой-то нацист?
– Такое происходит сплошь и рядом, – возражает ей бабушка, слегка сжав мою руку.
– Это правда, – жизнерадостно вмешивается Гейб. – У нас по всему округу эти наклейки найти можно. В основном охотятся на тех, кто поддерживает Россума: у них есть магниты или стикеры. Большой Джей, нам нужно твое фото с этой наклейкой.
– Мое фото? – удивляюсь я. – Зачем?
– Потому что мы не станем этого терпеть. – Теперь очередь Гейба краснеть. – Ба, записывай. «Местные нацисты испортили машину семнадцатилетнего двоюродного брата помощника руководителя избирательного штаба». – Он грозит кому-то невидимому кулаком. – Надеюсь, эта новость станет вирусной.
– Хочешь, чтобы обо мне все узнали? – У меня сердце уходит в пятки.
– О да! Именно это нам и нужно для того, чтобы расшевелить тех демократов, которые собирались пропустить выборы.
– Ладно… – Я опускаю взгляд на Бумера. – Тебе мое интервью нужно или что-то еще?
– Ну уж нет, – громко заявляет мама. – Гейб, нельзя впутывать в это Джейми.
– Может, тогда сделаем все анонимно? – предлагает бабушка. – И заголовок будет такой: «Местные нацисты испортили машину подростка».
– Нет уж, – возражает Гейб. – Ты упускаешь самое главное: что он мой двоюродный брат. Это все меняет. Именно поэтому борьба перестает быть обезличенной. Через Джейми они нападают на всю политику Россума. Неужели? И как же нам остановить плохих ребят? Например, можно сделать пожертвование… Или лучше – придем и проголосуем!
– Собираешься сделать своего брата-еврея мишенью для нацистов? – Мама резко встает со стула. – Джейми Голдберг в новостях? Думаешь, фамилия Голдберг не привлечет их внимания?
– Ты не понимаешь. Он просто местный парнишка, который поддерживает Россума. – Гейб качает головой. – К евреям это отношения не имеет.
– Твоя бабушка только что сказала, что Фифи используют как ответ еврейским журналистам…
– Это же в Twitter! У Джейми там даже аккаунта нет.
– Теперь мы знаем, что где-то по Санди-Спрингс бродит нацист. Как минимум один, но их может быть и больше. Я не хочу, чтобы мы упоминали имя Джейми.
– Но подача…
– Забудь про подачу! – Мама с грохотом опускает обе руки на спинку стула.
– Ладно, давайте все успокоимся и попробуем рассуждать здраво…
– Бубалех, – бабушка поднимает брови, – может, тебе не стоит говорить так снисходительно?
Гейб косится на нее с опаской.
– Я просто хочу быть уверен, что мы смотрим на проблему со всех возможных ракурсов.
– Ни с какого ракурса я не позволю тебе ставить под удар всего интернета моего сына-еврея, – решительно качает головой мама. – И ты не станешь делать его
