была и заслуга Бессмертного. Он почуял, что скоро нагрянет шторм, предупредил Альрика, мы налегли на весла и успели вовремя добраться до сторбашевской пристани.
Только мы вошли в бухту, как с неба обрушился сильнейший ливень, так что причаливали мы и привязывали «Сокола» вслепую, под мощными потоками воды. Я держал вымокшие шкуры над женой и сыном, пока мы не добежали до отцовского дома.
Ввалились мы нежданно и не в самом приглядном виде. Хотя еще было рано, но под таким ливнем дел никаких не поделаешь, и родители уже собирались отправиться на боковую. Мать распустила волосы, отец снял верхнюю рубаху…
— Отец, мать. Вот моя жена Аднфридюр. И сын, пока без имени.
Все замолчали. Потом мать спохватилась.
— Да что же вы сидите, непутевые! — напустилась она на рабынь. — Ну-ка, залейте масло в лампы, разожгите огонь! Видите же, они совсем вымокли! А ты чего застыл на пороге? Веди жену сюда! Пойдем, я дам сухой одежды! Малыш-то не застудился? Надо протереть его барсучьим жиром! Пойдем-пойдем! Нечего стоять. Сначала просохнешь, согреешься, а уж потом всё, как надо, сделаем.
Дагней уволокла Фридюр с ребенком к сундукам с рухлядью. И оттуда доносились лишь мамины возгласы: «А худющая какая!», «Молока хватает? У нас коровье есть, сегодня надоили», «Глаза-то Каевы».
Мы с отцом переглянулись и одновременно сели за стол, я — поближе к очагу. Только мокрые шкуры отдал рабыням да вытер голову рушником.
— Значит, сын? — негромко спросил отец.
— Да, — кивнул я.
Сам так и не привык к этой мысли. На «Соколе» порой смотрел на Фридюр, на сверток в ее руках и удивлялся, как же так всё вышло.
— И что теперь?
— Думал, с вами оставить. Сам с ульверами. Серебро привозить буду, ткани, каменья. Не погонишь?
— Не погоню. Мать верно говорила, нечего ей как безмужней жить. Тут дело в другом…
Но не успел он договорить, как вышли наши женщины. Мать успела плат на голову намотать, Фридюр сняла свои штаны и платье из оленьих шкур, надела лучшее платье Дагней из синей шерсти, расчесала мокрые волосы, даже нож не забыла перевесить. Платье ей было велико, с кос капала вода, и лицо перепуганное, будто ее сейчас на вертел насадят! И худовата, конечно, но мать ее откормит, глядишь, и округлеют щеки, помягчеют плечи, глядишь, и вовсе красоткой станет.
— Ох, и хороша у тебя жена, — усмехнулся отец. — Рассказывай, невестка, как звать тебя, как величать.
— Да погодь ты, — сказала мать, — лучше глянь, какого она внука нам родила!
И сунула ему ребенка в руки. А сынок мой снова поднапрягся, вытащил ручонку и отца за бороду хвать. Потом вторую. И ей тоже ухватился. Молчит, тянет, кряхтит. И не плачет. Он вообще почти не ревел. Ни на море, ни под ливнем, ни по ночам. Только кряхтел и пузыри пускал.
— Видишь, глаза какие! Темные круглые, брови насупленные! Как две капли маленький Кай.
Я опасливо обернулся. Не стоит ли где Ингрид с ножом? Не захочет ли она обидеть Фридюр?
Сестренка и впрямь стояла неподалеку. Набычилась, насупилась, а у самой глаза на мокром месте.
— Иди сюда! — позвал я ее. — Знакомиться будешь.
— Не буду я ни с кем знакомиться! — выпалила она и ушла в темень, к своему углу.
А мы просидели за столом до глубокой ночи. Аднфридюр как увидела, что никто ее обижать не собирается, так повеселела, ожила, поведала о себе, о своей семье, как отец ее за меня выдал. Дурного про него ничего говорить не стала. Оно и правильно. Зачем это дурное в новый дом за собой нести? Пусть оно там останется, на Туманном острове.
Я же просидел весь вечер, ею и сыном любуясь. И понял, что она правильно смотрится в этом доме, не как чужая, не как пришлая, а как своя. Я уже не вспоминал, как она выглядела в шкурах, как она по горам голорукая и простоволосая бегала. А рядом с матерью и отцом, возле родного очага… будто она родилась здесь и всегда тут была. И сын, дергающий деда за бороду, тоже был на своем месте.
Дагней то и дело поглядывала на меня, улыбалась чему-то непонятному, а как заснул ребенок, так всех погнала спать. Мол, утром еще наговоримся. Фольмунда мать уложила возле себя, в его люльку уложили моего сына. А мы с Фридюр легли на отдельное ложе, как муж и жена. Наша первая совместная ночь. И заснули мы не сразу.
А утром спозаранку в доме началась беготня. Рабы суетятся, таскают куда-то лавки, утварь, за стол схватились. Мать покрикивает на всех, а за ее подол Фольмунд держится, палец во рту сосет и смотрит непонимающими глазами на суматоху.
Отец кивнул мне, мол, пойдем отсюда. Ему так и так надо было поприветствовать Альрика.
Ульверы, как и в прошлый раз, устроились в тингхусе. Оттуда ничего не убирали после нашего отъезда, так что хирдманы успели и обсушиться, и обогреться, и выспаться вволю.
— Пришел второй корабль, — едва поздоровавшись, сказал Эрлинг. — Дня три назад.
Я с укоризной посмотрел на отца. Вчера о чем только не говорили, а про корабль он ни разу не упомянул.
— И что они? — заинтересовался Альрик.
Хёвдинг сидел на лавке, опустив исхудавшие плечи, а над его спиной трудился Живодер, то отступая на шаг, дабы полюбоваться на кровавые узоры, то снова занося нож. И отец глазом не моргнул от такого зрелища. Впрочем, разговоры о шрамах при нем велись.
— Пока ничего. Место стоянки мы вычистили, кровь, следы убрали, чтоб казалось, будто они сами ушли. Да после вашего ухода еще три ливня прошли, смыли оставшееся.
— А могут они решить, что первый корабль потоп?
— С чего ж ему тонуть? Коли что, так под боком бухта укромная есть. Здесь шторма не лютуют. А хёвдинг их, как берег обшарил, так больше и не сходил с корабля. И людей не пускает. Один раз только бочки водой наполнили. И всё.
— Как же они нас пропустили? Из-за ливня, что ли? — задумался Альрик и охнул, когда Живодер прижег ему рану. — Глянуть надо, что за корабль, каковы там хирдманы. Эх жаль, у нас только Слепой. Сейчас бы лучше зрячий, чтоб за три сотни шагов руны чуял. А что за суета в Сторбаше? Никак праздник какой?
— Да, — спохватился отец. — Приходите к полудню к моему двору. Кай будет сына именовать и в род вводить.
— Это что же, всегда так шумно у вас именуют?
— Нет, обычно в семье и тихо. Но тут случай особый.
— Ну да, сын лендермана, — усмехнулся
