мощное снадобье. Сегодня он не раз проезжал мимо и обращал внимание на довольно броский фасад, украшенный диковинными белыми буквами. Даже зайти туда хотелось, чтобы просто взглянуть, что да как в этой аптеке. Не думал, что повод — такой внезапный и нехороший, появится так быстро.
«Там такие порошки да мази — мёртвого с ног поднимут!» — тешил он себя.
Мысль Петра оборвалась, когда подошёл к сеннику:
— Экое безобразие! — выругался он, увидев, что какой-то баловник не только разворошил всё сено, но и разметал его по двору, перемешав со снегом. Надо бы срочно убрать, иначе схватит его морозцем, и всё… но только времени нет, надо спешить. Случись такое совсем недавно, за голову бы схватился от отчаяния, а тут — только разозлился пуще прежнего. Корм — уже не такая головная боль, ведь он вроде бы уже и не бедствует:
— Никак дух какой дворовой расшалился, а? — выкрикнул он и присвистнул, осмотревшись, не побежит ли кто прятаться.
Но всё было тихо. Какая же зараза пожаловала, из своих, сельских, на такое никто не способен… А кроме Есии из дома никто не выходил, но разве на неё подумаешь? Да и силёнок у девчушки не хватит.
— Лихо орудовал чёрт! — Пётр сплюнул. Он пошёл в хлев и не увидел, как за воротину ухватились две мохнатые лапки, а затем поднялась косматая мордочка с лошадиными ушами, на миг блеснули глаза-пуговки:
— Эх, — вздохнул Вазила. — Ишо и не так хочется побезобразничать-то…
Уголёк в стойле вёл себя неспокойно, высоко задирал голову, клацал по укрытому соломой полу подковой.
— Ты что такой тревожный? — удивился хозяин. В таких случаях Пётр и думать не смел запрягать коня. Нужно отложить любую намеченную поездку, успокоить, нашептать что-то тихое, спокойное на ухо коню, погладить, и только потом… но теперь было не до этого. Уголёк чувствовал настроение хозяина, отводил назад хвост, дёргал рывками уши, расширяя ноздри и всё больше беспокоясь.
— Уголёк, надо, надо! — Пётр коснулся напряжённой шеи, — понимаешь: лихо к нам в дом постучалось. Надо нам с тобой поспешить.
Когда они выехали, конь пошёл бойко. Выехав на главную сельскую улицу, по обе стороны которой стояли уютно спящие, укрытые шапками снега избушки, Пётр сначала и не заметил, что кто-то бредёт по краю в направлении города. Только после того, как Уголёк послушно остановился, крестьянин спросил:
— Да что там ещё такое?
— Наверное, сам бог послал мне тебя! — услышал он голос, показавшийся знакомым. Никак не мог понять в потёмках, кто же это мог быть в столь поздний час?
Человек же этот сначала забросил в сани увесистый, обитый по бокам медью чемодан, а затем неловко, кубарем запрыгнул сам. Пётр угадал, кто это:
— Барин, Антон Силуанович, вы ли?
— Да, это я, дорогой друг! — обращение показалось Петру нелепым, но что ответить — он не знал.
«Круговерть какая-то — целыми днями и ночами общаться с этими господами!» — подумал он, глядя, как молодой барин поправил рукой в тонкой перчатке цилиндр:
— Уши то не боитесь отморозить, барин? А то ведь запросто можно!
— Ничего, дорогой друг, мне бы только до станции добраться, в город очень надо бы попасть. А там, — он вздохнул и с грустью осмотрелся, будто прощался с этим милым, но так надоевшим его захолустьем. — А там — пропади ж всё пропадом!
Уголёк вновь поволок сани, и полозья заскрипели по бледно-голубому в лунном свете зимнику.
— Так, вроде бы, не положено вам уезжать отсель, барин…
— Будь что будет. Теперь мне уже всё равно, что положено, а что — нет… А ты, голубчик, уж куда так поздно?
— Да беда у меня.
— А я — не помешал ли? А то ведь сойду, раз так! И пешком мило себе доберусь.
— Сидите уж, барин. Мне и самому до города поспешать нужно.
— Ох, барин, барин… как не хочу я этого слышать! — Антон Силуанович снял перчатку, достал надушенный платок и аккуратно высморкался. — Вот увидите, мой друг, скоро все в этом мире будут на равных!
Пётр усмехнулся, подумав, когда же наступят такие деньки, и, крякнув, закрыл варежкой одну ноздрю, зычно сморкнув другой:
— Ишь ты, такой мороз, что звёзды пляшут! Вы это чего?
Пётр посмотрел на попутчика, а тот, сняв головной убор, накрылся попоной и стал похож на мешок:
— А, ну грейтесь, раз так…
И тут впереди показался пляшущий огонёк, и скоро мимо на лихой скорости промчались сани с двумя людьми в форме.
— Никак, полиция, мой друг? — когда те остались позади, молодой барин откинул попону, и вновь водрузил на голову цилиндр.
Пётр усмехнулся, не зная, что и сказать…
Проезжая мимо перекрёстка, сердце у крестьянина забилось чаще, а барин посмотрел на почернелый высокий сруб с интересом:
— Совсем всё брошено, запущено… странно, что мой братец не прибрал сие строение к рукам своим загребущим.
— Да нет тут просто никакой корысти, слава больно дурная, — Петру хотелось уйти от мыслей о жене, а ещё больше — поделиться хоть с кем-то о пережитом за последнее время. Он не мог держать всё это в себе, но, посмотрев на трактир, перед глазами предстал грозный господин в богатом заграничном одеянии, а за его спиной — тёмный лик человека-ворона. Пётр был уверен, что видит их в морозной дымке над холодной облупившейся трубой. Господин строго погрозил ему пальцем, на котором блеснул малахитовый камень. Крестьянин поморщился, зажмурив глаза. А когда открыл, не увидел уже ничего, кроме тёмно-синего, усыпанного звёздами небосвода.
— Мы едем? — спросил Антон Силуанович, и они тронулись с перекрёстка.
Барин молчал. Ему тоже нестерпимо хотелось поделиться, рассказать о том, что произошло этим вечером в старой усадьбе, но разве этот милый, но простоватый крестьянин поймёт его? Скорее всего, не осудит, ведь в народе сильны верования во всякую чушь и околесицу про нечисть и покойников…
«Мне бы кто рассказал — я бы принял такой рассказ за безумие!» — думал он. Хотелось спать, но стоило сомкнуть веки, как вспыхивали в мыслях кошачьи глаза, а в висках стучало, будто кто-то шёл с тростью по глухому одинокому дому.
Впереди показались силуэты башен, и уже на подъезде к Лихоозёрску чувствовался приторно-сладкий запах:
— Совсем мне что-то тревожно, — поёжился Антон Силуанович.
— Горит что-то такое, — Пётр
