непроизвольно дотронулась до лица и тяжело вздохнула.
Ошибочно приняв мой вздох за что-то еще, служанка Моккым бросила на меня обеспокоенный взгляд.
— Ваша мать уложила вашего братика спать и теперь ждет его светлость Сина. — Она пожевала нижнюю губу. — Как думаете, он навестит нас сегодня?
— Скорее всего, нет. Я слышала, у него теперь новая любовница.
Слабо улыбнувшись служанке, я вошла в дом. Меня сразу же обступили тишина и тени, тяжелые от горя матери, от ее раны, которую я была не способна зашить. Эта рана делала меня такой беспомощной, что хотелось убежать — но я же была ее дочерью. Мы были семьей.
Я пошла к маме в комнату, но когда я оказалась совсем рядом, открылась дверь в комнату брата. Тэ-хён, должно быть, услышал звук моих шагов и поспешил выйти ко мне, сопя и потирая заплаканные глаза.
— Сестра, — прохныкал он. — Мне приснился страшный сон.
— Опять? Иди ко мне. — Я взяла его на руки. — Надо же, наш малыш стал таким большим, что я едва могу его удержать.
— Нет. Не стал. — Он в знак протеста засунул в рот большой палец.
Я отнесла брата обратно в его комнату и устроила поудобнее на циновке. Салфеткой вытерла ему слезы и сопли и накрыла одеялом.
— Спи, Тэ-хён-а, — пробормотала я и стала ждать, когда он погрузится в сон, похлопывая его по плечу и глядя, как смыкаются его глаза.
Несколько лет я была непростительно холодна с ним, так холодна, что Чиын спросила однажды: «Ты презираешь своего брата?» Возможно, я слегка злилась на него, обижалась, что ему повезло родиться мальчиком. Это была привилегия, и она открывала перед ним двери, которые никогда не откроются передо мной, защищала в таких ситуациях, в каких мое положение женщины раздевало меня донага.
Но я решила больше его не ненавидеть.
Сколько упорно бы я ни старалась отделаться от него, Тэ-хён лип ко мне, словно клейкий рис. Со временем мое сердце оттаяло. Большую часть свободных от работы дней я проводила с ним — я занималась, а он вертелся рядом и жевал медовое печенье. Но теперь, когда я согласилась помогать в расследовании, ему придется поглощать печенье в обществе служанки Моккым. Вряд ли у меня найдется время на общение с ним, да и заниматься я вряд ли смогу.
Грудь брата стала подниматься и опускаться ровно — он наконец заснул. Я осторожно встала с циновки и, выйдя из комнаты, снова оказалась наедине с темнотой, пронизанной эхом печали матери, которое рикошетом отражалось от излучающих одиночество стен. Впрочем, тут слышались и отголоски моей печали. Мать думала, я не знаю, почему она не спит по ночам, почему по полдня лежит на циновке, почему у нее проблемы с едой и пищеварением. Она думала, я всего этого не замечаю, и старалась сохранить подобное положение вещей.
Сегодня вечером мне не хотелось встречаться с ней, но поздороваться было необходимо. Тяжело вздохнув, я открыла дверь в ее покои и при свечном сиянии увидела на какой-то момент ее такой, какой она когда-то была. Кисэн столь изысканной красоты и столь незаурядного ума, что самые могущественные мужчины приезжали со всего королевства в столицу, чтобы пообщаться с ней. Одним из них был мой отец. «Это была совершенно неистовая любовь, — сказала мне однажды служанка Моккым. — Они друг без друга дня не могли прожить».
Но потом сияние обернулось обычным светом свеч, и я увидела перед собой вырастившую меня женщину: у нее были гладко зачесанные волосы, тусклые глаза и лицо, казавшееся столь же пустым, как и омытое грозой небо.
— Ты ела, мама? — спросила я.
Она, ничего не ответив, продолжала смотреть на низкий столик перед собой.
— Тэ-хён не спал, когда я пришла, и мне пришлось снова уложить его. А во дворце сегодня было много работы, — рассказывала я. — День выдался трудный. А потом я пошла в Хёминсо. Вот почему я вернулась домой так поздно.
Мать продолжала молчать, и я заподозрила, что она не замечает моего присутствия. Я часто задавалась вопросом, а любила ли она меня когда-нибудь. И размышления об этом не давали мне спать с тех самых пор, как она попыталась продать меня в кибан, чтобы я стала кисэн.
Я так и не простила мать за это. Но я все еще любила ее: все-таки она была моей матерью. И я надеялась, что когда-нибудь буду делать достаточно. Буду достаточно зарабатывать, чтобы у нее не было причин беспокоиться о том, на что нам жить. Достигну таких же высот, как Дэ Чан Гым, легендарная женщина-врач, которой доверял сам король, и заслужу уважение многих людей.
— Хочешь чаю, матушка? — спросила я, подходя к ней. — Я могу приготовить…
— Сядь.
Я, немного помедлив, села рядом с ней на колени и всмотрелась в ее лицо. Что-то в ее голосе напугало меня. Глядя, как она раскуривает серебряную трубку, я поняла, что разговор предстоит долгий.
— Я услышала стук копыт, — сказала она, — выглянула на улицу и увидела тебя с молодым человеком.
Я попыталась уловить в ее голосе нотку неодобрения, но таковой в нем не оказалось.
— Ты, должно быть, слышала о резне в Хёминсо, матушка. Мою наставницу арестовали, она главная подозреваемая. Инспектор Со хотел задать мне несколько вопросов. Он разыскал меня в Хёминсо, и мы проговорили допоздна. — Ложь давалась мне теперь легче, чем прежде. — Я слегка подвернула лодыжку, вот он и предложил мне доехать до дома на его лошади.
— Правда? — спросила она, изучая мое лицо. — Ты говоришь, все дело в расследовании, но ни один аристократ не одолжит лошадь девушке вроде тебя, ничего не требуя взамен.
— Но между нами ничего такого не было.
— Он хочет, чтобы ты стала его любовницей. Сейчас это модно — молодые аристократы ищут себе любовниц среди ыйнё. И те не только спят с ними, но и оказывают медицинскую помощь.
«Ты совершенно не знаешь меня», — вертелось у меня на языке.
— У меня нет намерения становиться чьей-то любовницей.
— Хорошо. Тогда не имей с ним никаких дел.
Ее замечание одновременно ошарашило и разозлило меня.
— Ты же его даже не знаешь…
— Это требование твоего отца. Он приходил два дня тому назад и велел хорошенько присматривать за тобой и, кроме того, напомнить об обещании, которое ты ему дала.
Мне померещился призрак отца, и по моей коже пробежал мороз. Меня преследовал его хмурый, оценивающий взгляд.
— Мамочка, — прошептала я, — пожалуйста, не говори ему ничего. Я ничего не расследую, но отец поймет все неправильно…
— Твой отец правильно
