и проклятая лошадь понесла, чуть не сбросив меня из седла.
— Зато теперь ты понял, что быть кесарем это не только открывать скачки на ипподроме и красоваться в пурпуре перед толпой, — усмехнулся Цимисхий, — а война это не только красиво гарцевать на параде победителей. Война это грязь, пот и кровь — тебе пригодится это знание, племянник, когда ты взойдешь на трон.
— Я запомню, дядя, — кивнул Василий, исподлобья бросил неприязненный взгляд.
— Молодой княжич храбро бился, — послышался вдруг звучный бас позади них, — я сам видел, как он вогнал клинок в сорочинское брюхо.
Мальчишка невольно зарделся от этой неожиданной похвалы, когда за его плечом вдруг вырос светловолосый великан, в панцире и высоком полукруглом шлеме с полумаской, прикрывавшей голубые глаза. У бедра его свисал так и не убранный в ножны меч.
— Я был моложе тебя, когда впервые убил человека, — продолжал Свенельд, усаживаясь на ближайший камень и опираясь руками о рукоять меча, — и знаю, как оно бывает в первый раз. Если тебе не снесут голову сейчас, из тебя выйдет славный воин...
— Из меня выйдет император самого Рима, — мальчишка гордо вскинул голову, — для того, чтобы видеть ясно свой путь, мне не нужны подсказки наемника, не видящего дальше своего меча.
Свенельд усмехнулся и поглядел на Святослава, что тоже усмехался в густые усы. Цимисхий же наоборот недобро глянул на племянника.
— Этот меч может когда-нибудь спасти тебе жизнь, — сказал он, — и именно меч рождает трон. Твой отец не понял этого — и сам знаешь, чем это для него кончилось.
— Мой отец был дураком, — буркнул Василий, — недаром мать так быстро нашла ему замену.
— Насчет твоей матери, — начал еще более нахмурившийся Цимисхий, когда вдруг послышался громкий стук копыт и к императору подъехал ромейский всадник на взмыленной лошади. В руках он держал сверток, скрепленный восковой печатью. Цимисхий сломал печать и развернув его, вчитался в буквы греческого письма.
— Боюсь, с походом на Мосул придется обождать, — угрюмо сказал он, — пишут, что Фатимиды отбились от карматов и теперь идут на Сирию. Сорочины уже взяли Триполи и Берит, а теперь, похоже, нацелились и на Антиохию.
— Уговор был не такой!- возразил Святослав и Свенельд подтвердил его гневным рыком, — моим воинам была обещана добыча с Мосула и Багдада, а что теперь — вся кровь русская пролилась напрасно? Если ты не хочешь идти дальше — мы сделаем это сами!
Цимисхий бросил раздраженный взгляд на Святослава, будто желая что-то сказать, когда внезапно, будто осененный некоей новой мыслью, вдруг просветлел лицом.
— Я не могу бросить на произвол судьбы Антиохию и Киликию, — с сожалением развел руками он, — но и не могу препятствовать храбрым россам, если они захотят и дальше воевать здесь. Я же вернусь вам на помощь, как только минует угроза империи.
— Еще вопрос, кому больше понадобиться помощь, — усмехнулся Святослав, — значит договорились? И все, что с бою здесь возьмем — все наше будет?
— Да, — поколебавшись, сказал Цимисхий, — если россы войдут в Багдад, весь христианский мир благословит ваши мечи и плевать, что вы при этом возьмете с побежденных.
— Плевал я на это благословение, — сплюнул Свенельд, — молитвами к Распятому не расплатишься с моими воинами.
— Можно я с вами?
