у американцев стибрили…
— Огромная, — дядя Саша поднялся и приоткрыл оконную фрамугу. Вместе со свежим воздухом в кабинет ворвалась гудящая Каширка. — Никак не могу привыкнуть. Когда переехали, здесь такая тишь стояла, — заметил он. — Так вот, просто стибрить мало, результат ещё лично разжевать надо, иначе не переваришь. А этого ты не смог, и если поддержать тогда, от несварения мыслей тебя раздуло бы, как лягушку…
— Каюсь, только сам во всём виноват, — вздохнул Женька. — Я в последнее время больше думаю, для чего мы все раньше жили? — С вашим поколением более — менее ясно: по мере сил служили государству. Про себя такого сказать не могу. Пятый десяток на середине, а жизни настоящей вроде бы и не видел.
— Как классик сказал? — «Служить бы рад, прислуживаться тошно»… Раньше не какому-то конкретному человеку служили, а в его лице большой идее. Ты правильно заметил: отец твой служил, а сейчас новым вождям прислуживать стали, — дядя Саша поднялся и нервно прошёлся по кабинету. — Нынче стало модно приговаривать: не нам, многогрешным, решать, кто к чему предназначен, у каждого путь свой. Только почему-то в основном в бандиты да проститутки идут, а по духовному пути единицы. Учти: за границей я много всякого жулья повидал: хитрюги, стелют мягко. Но если свою выгоду почувствуют, глазом не моргнув, продадут отца родного.…
— Я не против трудностей, но уж больно много их стало, — осторожно возразил Плесков. — Выживать, пока всё устаканится, надо как-то.
Шеф в знак согласия покачал головой:
— У меня бывший дипломник работает, если ещё помнишь: Ипатов такой. Парень преданный, не болтливый и в хозяйственных вопросах поднаторел. На первых порах к нему обратись. А когда дело пойдёт, завязывай с этим бизнесом, не твоя это стезя…
— Предлагаете в монахи идти? — недоумённо поинтересовался Женька.
— Думаю, для этого ты ещё недостаточно нагрешил, — ухмыльнулся дядя Саша. — Наверное, слышал поговорку: «Где родился, там и пригодился»? Ты, можно сказать, родился как личность в научном учреждении. Подумай, для каких задач эти новые компьютеры нам пригодиться смогут…
Когда под вечер Женька, как на крыльях прилетел домой, ему бросились в глаза Алевтинины плащ с зонтом и сумка, красующиеся на вешалке в прихожей. Она поджидала Плескова в одиночестве, притаившись в гостиной на уголке дивана и не зажигая верхнего света.
— Случайно оказалась рядом и решила зайти, взять кое-что из вещей, — сообщила она искательным тоном.
— Пойдём, чаю попьём, — предложил он, — заодно побеседуем в дружеской обстановке.
Слегка жеманничая, Алевтина поднялась и проследовала за ним на кухню.
— Так вечно продолжаться не может, — заявила она, сделав для приличия глоток. — Я тоже не могу жить без детей. К тому же маму на месяц отправляют в санаторий. Что ж мне всеми вечерами одной в пустой квартире сидеть?
— Они уже взрослые, не сегодня-завтра у каждого будет своя жизнь, — резонно заметил Женька.
— А что ты сделал, чтобы им эту жизнь обеспечить?
— Хотя бы то, что у них, в отличие от многих прочих, детство было нормальное. И ты сама, как у Христа за пазухой, все эти годы жила, — не выдержал Плесков. — Другие полжизни по коммуналкам мыкались, деньги из последних сил копили, чтобы хоть к старости пожить по-человечески. А тут, не успели толком на ноги встать: квартиру за выездом получите. Институт новый дом построил: пожалуйста, поменяйте на трёхкомнатную. И всё благодаря покойному отцу и дяде Саше. Прямо развитой социализм в отдельно взятой семье. Ты, педиатр, хотя бы один день к грудным детям по вызовам ходила, а потом во вторую смену, в поликлинику на приём? Ну, как же, мы других кровей. Поэтому, вместо поликлиники закрытая медсанчасть, в которой от скуки мухи дохнут, а потом институт академический, — Женька нервно закурил, и чуть не поперхнулся дымом. — Не надоело ещё пробирки там мыть и сплетни с такими же блатными невестками, да племянницами сводить целыми днями? — затушив резким движением ненужную сигарету, он возбуждённо встал и подошёл к окну. — Можно подумать, дети у тебя одной. Воспитали с матушкой неприспособленных к жизни барчуков.
— Сам-то тяжелее ручки когда-нибудь в руках держал, теоретик хренов? — с тихим бешенством в голосе произнесла Алевтина. — Люди по вечерам домой к детям спешили, а у тебя то встреча с друзьями, то библиотека. Интересно, зачем библиотекарша подсказала тебе вернуться.
— Это такой же мой дом, как и твой. На двоих получали.
— Ты хоть одно усилие приложил, чтоб он стал твоим?
— Вот и поговорили, — успокоено заметил Женька. — Комментарии, как говорится, излишни.
На лице Алевтины, как когда-то в юности, появилось жалобное выражение:
— Захватил квартиру, воспользовавшись, что у меня руки были связаны, и теперь мстишь, за то, что на дверь указала! — Ты бы сам тогда на себя со стороны посмотрел: подзаборный забулдыга, и только. А дети каждый день видели всё это, — она картинно расплакалась.
«В сотнях, если не тысячах семей в эти годы происходило примерно то же самое. На то и самые близкие люди, чтобы поддерживать друг друга в трудную минуту, — подумал Женька. — А эта всегда вела себя, как дворовая шавка, готовая руку лизать или тявкать без разбора. Интересно, Алевтина меня любила когда-нибудь или всю жизнь только использовала?»…
— Ты ведь не за этим появилась, — повернулся он к супруге. — Хочешь тихой сапой восстановить прежнее положение.
Алевтина подняла на него несчастные, полные слёз глаза:
— Даже если и так. Предлагаешь доживать век одной, как старая брошенная жена при преуспевшем муже. Чтобы каждая рвань тыкала в глаза. Неблагородно это, не по-мужски.
Женька пожал плечами:
— Раньше я тебя жалел, а за эти годы выгорело всё внутри. Живи, сколько нужно, пока мама в санатории, мне есть, где перекантоваться, — он встал, давая понять, что разговор окончен. — Я привык существовать один, и чувствую себя вполне комфортно.
Выходя из кухни, Женька не заметил, как зло блеснули ему вслед сразу просохшие глаза Алевтины.
XIX
Домашний номер Томы Захарыч набирал несколько недель кряду, но на другом конце провода всякий раз срабатывал определитель, после которого следовали долгие гудки. Володя, тоже, как в воду канул. После энергичного начала дело стало буксовать…
Понимая, что если срочно что-то не предпринять, всё забудется за повседневной текучкой, Захарыч решился уже разыскивать возлюбленную Плескова по служебным каналам. В этот самый момент, она объявилась сама.
— Здравствуйте, это Тамара Александровна говорит. Мне звонили с этого номера, — прозвучал в трубке немолодой, уставший женский голос.
— Здравствуйте, Тамара Александровна, — успокоено ответил Захарыч. — Извините за беспокойство, я — подполковник милиции и, волей случая, старый знакомый Жени Плескова. Мы его разыскиваем, и знакомые посоветовали обратиться к вам.
— Надеюсь,
