— Как ее убили, Томми? Не говорили?
— Кто-то свернул ей шею и… — Он замолчал и пристально посмотрел на нее. И спиной пошел к ванной.
— Что? — нетерпеливо спросила она. — Свернули шею и что?
— Она потеряла много крови, — прошептал он. — Но никаких ран не осталось. — Томми влетел в ванную и захлопнул дверь.
Джоди услышала лязг щеколды.
— Это не я, Томми.
— Прекрасно, — ответил он.
— Открой дверь. Пожалуйста.
— Не могу, я писаю. — Он открутил кран.
— Томми, выходи, я не сделаю тебе ничего плохого. Пойдем тебя чем-нибудь накормим, и я объясню.
— Ты иди, — сказал он. — А я тебя догоню. Ух, как же мне отлить нужно. Должно быть, кофе сегодня перепил.
— Томми, клянусь тебе, я ничего про это не знала, пока ты мне сейчас не рассказал.
— Ты погляди-ка, — сообщил он из-за двери. — На прошлой неделе посеял распятие, а теперь нашел. А это что такое? Мой пузырек святой воды на счастье.
— Томми, прекрати. Я не собираюсь на тебя нападать. Я ни на кого не хочу нападать.
— О, чесночный веночек. А я никак не мог вспомнить, куда его положил.
Джоди схватила дверь за ручку и дернула. Косяк раскололся, и дверь оказалась у нее в руках. Томми нырнул в ванну и выглядывал из-за бортика.
Джоди сказала:
— Пошли тебя чем-нибудь накормим. Нам надо поговорить.
Он медленно выпрямился, готовый нырнуть в сток, если она шевельнется. Джоди попятилась.
Томми посмотрел на загубленный косяк.
— Мы теперь залог потеряем. Ты в курсе, правда?
Джоди отшвырнула дверь в сторону и протянула Томми руку, чтоб он не споткнулся, вылезая из ванны.
— Хочешь картошки фри? Мне бы очень хотелось посмотреть, как ты ешь картошку фри.
— Это чудно, Джоди.
— По сравнению с чем?
Они пошли на Маркет-стрит, где даже в десять вечера на тротуарах кишели бродяги, сутенеры и банды ортопедов, сбежавших из конференц-центра «Москоуни» в поисках бургеров, пицц и пива в самом сердце Города. Джоди наблюдала, как за прохожими тянутся призраки жара, Томми же тем временем раздавал монеты, словно ангел парковочной счетчицы, который желает покаяться за все выписанные грошовые билетики.
Квортер он уронил в подставленную ладонь в перчатке с обрезанными пальцами, которую носила женщина, делавшая вид, что она робот, хотя больше она походила на голема, только что слепленного из жижи, начерпанной в канаве. Джоди заметила вокруг нее черный ореол — такой же был и у старика в автобусе; она чуяла болезнь, видела, как сочатся гноем ее открытые раны, и чуть не оттащила Томми прочь.
Через несколько шагов сказала:
— Не обязательно давать им всем деньги лишь потому, что они просят, знаешь.
— Знаю, но если я им дам денег, мне их лица перед сном мерещиться не будут.
— Это не помогает вообще-то. Она спустит их на бухло или наркотики.
— На ее месте я б тоже спустил.
— Тоже верно, — сказала Джоди. Взяла его под руку и завела в бургерную под названием «Не Стыдно»: столы из оранжевой формайки на промышленно-сером ковровом покрытии, гигантские подсвеченные изнутри пластиковые панно с едой, блестящей от жира, и целые семьи, с ликованием совместно забивающие себе артерии. — Здесь годится?
— Идеально, — ответил Томми.
Они сели за столик у окна, и Джоди слегка затрясло, когда Томми заказал себе целый поднос бургеров и корзину картошки фри.
Она попросила:
— Расскажи мне про убитую женщину.
— У нее была собака, серенький такой песик. Обоих нашли в мусорном контейнере возле мотеля. Она была старая. А теперь и навсегда останется старой.
— Прошу прощения?
— Люди навсегда остаются в том возрасте, в котором умирают. У меня старший брат умер от лейкемии, когда мне было шесть. А ему — восемь. Теперь, когда я о нем думаю, ему всегда восемь лет, и он по-прежнему мой старший брат. Никогда не меняется, и та часть меня, которая его помнит, не меняется никогда. Понимаешь? А ты?
— У меня нет ни братьев, ни сестер.
— Нет, я в смысле, ты тоже останешься такой навсегда? И всегда будешь так выглядеть?
— Я об этом не думала. Наверное, правда. Знаю только, что после того, как это случилось, на мне все заживает очень быстро.
Официантка принесла Томми еду. Он брызнул кетчупом на фри и пошел на приступ.
— Рассказывай, — произнес он с набитым ртом.
И Джоди медленно начала, с завистью наблюдая, как он вгрызается в бургер: сперва о своей жизни до нападения, как росла в Монтерее, как бросила местный колледж, когда ей показалось, что жизнь у нее недостаточно резво бежит. Потом — как переехала в Сан-Франциско, рассказывала о своих работах и любовниках, о тех немногих жизненных уроках, что выучила. Она рассказала ему о том вечере, когда на нее напали: перечислила слишком много подробностей, а рассказывая, осознала, до чего мало сама понимает, что же с ней такое произошло. О том, как проснулась, как изменились у нее ощущения и сила… и вот тут слова начали ей изменять — просто не было таких слов, которые бы описывали, что и как она видела и чувствовала. Она рассказала Томми о звонке в мотель, о том, как за ней следит какой-то другой вампир. Договорив, она поняла, что запуталась больше, чем в начале.
Томми сказал:
— Значит, ты не бессмертная. Он сказал, что тебя можно убить.
— Наверное; по-моему-то, я не меняюсь. Все детские шрамы у меня пропали, морщинки на лице разгладились. И тело, похоже, немножко подтянулось.
Томми ухмыльнулся:
— Ну тело-то у тебя великолепное.
— Не мешает скинуть пять фунтов, — ответила Джоди. И вдруг ахнула, глаза у нее распахнулись, словно она вспомнила, что в духовке оставила взрывчатку. — О боже мой!
— Что? — Томми заозирался, решив, что она увидела что-то страшное и опасное.
— Это же ужас.
— Что ужас? — не понимал Томми.
— Я только что сообразила — я ж навсегда останусь пышкой. У меня есть джинсы, в которые я никогда уже не влезу. И мне всегда надо будет скинуть пять фунтов.
— И что с того? Все женщины, которых я знал, считали, что им нужно скинуть пять фунтов.
— Но у них на это есть шанс, есть надежда. А я обречена.
— Можешь перейти на жидкую диету, — сказал Томми.
— Остряк. — Для подтверждения собственного наблюдения Джоди ущипнула себя за бедро. — Пять фунтов. Ну подождал бы хоть еще недельку, а потом нападал. Я сидела на йогуртах и грейпфрутах. Мне бы удалось. Тогда я была бы стройной вечно. — Тут до нее дошло, что, наверное, не стоит так зацикливаться на себе, и все внимание она обратила на Томми: — Как твоя шея, кстати?
