Ирен, поглаживая сына по мокрой голове.
Она покосилась на мужа.
В такие моменты, когда на Жоэля, помимо всего прочего, находили приступы, она ещё больше ненавидела Фабьена. Она проклинала его каждый день, но это никак не меняло событий. Этот старый чёрт всё ещё жил. Ирен даже не мешала ему пить – она подменяла выпитые бутылки новыми, лишь бы его хватил уже инсульт. Но всё было тщетно – паразиты самые живучие на земле, и Фабьен был из их числа.
Месье Лоран наклонился к сыну.
– От тебя несёт, как от свиньи, – сказала Ирен. – Мальчику и так нечем дышать, откройте окна.
Окна открыли, волна чистого воздуха разбавила лекарственный застоялый смог. Дыхание мальчика стало ровным.
– Вот так, мой мальчик, скоро всё пройдёт, – говорила Ирен, гладя Жоэля по волосам.
– Может, не надо так часто колоть? – спросила Ребекка.
– Приступ может повториться, – сказал доктор, – а мы рискуем не успеть.
Он всадил огромную иглу в тонкую ногу ребёнка. Лекарство постепенно исчезало из шприца, взгляд Жоэля стал опять спокойным.
– Выйди уже из комнаты, Фабьен, – замахала на него Ирен, – ребёнку нужно больше свежего воздуха, а от тебя только вонь перегара.
Фабьен направился к двери. На пороге стояла Ребекка, норовя заплакать. «Какая она была чудесная девочка, – думал Фабьен, – никто так не заботился о моём Жоэле, как она…» День и ночь Ребекка дежурила у кровати младшего брата, забыв о балах и других девичьих развлечениях.
Фабьен обнял девочку за тонкие плечи.
– Не волнуйся, милая, всё будет хорошо. – И пусть она не была ему родной дочерью, но, видит бог, он любил её не меньше Жоэля.
– Я останусь здесь, папа, – сказала Ребекка.
– Хорошо-хорошо, это от меня нет никакого толку…
Он замолчал, посмотрел на неё, почесал щетинистый подбородок и спросил:
– Ты, случайно, не слышала ничего этой ночью?
– Ничего, – удивилась Ребекка, – а разве что-то произошло?
– Нет-нет, милая, – отмахнулся Фабьен, спускаясь по лестнице. – Я, наверное, видел кошмар.
Фабьен пил из горла́ тёплый безвкусный виски, от которого, казалось, остался только спирт.
«Какое ужасное утро, – думал он. – Как же они пробрались в мой дом?..»
Посмотрел на часы – без четверти девять – и откинулся на стуле. Спиртное туманило голову, опьяняло разум, а последнее, что осталось от разума, клонило в сон. Что-то ясное и невесомое унесло его в страну дремоты, где всё тихо и плавно, где он лёгок и свеж… Где только покой и небо, покой и поле, высохшее под солнцем, и он бежит по нему босыми ногами, а вдали – стога сена, много стогов, потому что там, во сне, у него всё ещё много лошадей… Вдруг что-то потянуло его вниз; под ногами чернота, поглощающая пальцы, ноги, его всего, она тянет Фабьена в зыбучую землю, засасывает вниз, и нет теперь ни лугов, ни сена, чем же кормить, если сена нет…
– …А, месье Лоран? Сено, говорю, закончилось, а косить некому, да и кобыла, того гляди, помрёт…
– Как помрёт? – Фабьен, проснувшись, чуть не упал со стула. – Кто помрёт? – Он приводил в порядок остатки спутанных мыслей.
– Кобыла, говорю, – повторил конюх, – пристрелить бы её…
– Не надо никого стрелять, – Фабьен морщился от подступавшей изжоги, – зачем стрелять, когда можно… того самого… – Схватился за голову, в висках стреляло похмелье. – Когда можно не стрелять, – с трудом закончил он мысль.
– Как знаете, – вздохнул конюх, шерстя на кухне.
Он часто приходил в дом – точнее, почти не выходил из него. Горничная впускала Юбера к себе, они возились в подсобке, а потом тот выходил промочить горло. Раньше Фабьен всё сказал бы этой бесстыжей морде, но сейчас ему было не до него.
Он зевнул, потянулся на стуле, потёр глаза – и вскрикнул от ужаса, да так, что конюх поперхнулся водой.
– Бог с вами, месье Лоран, что ж вы так орёте? – вылупился он на хозяина.
– Это ты? – Фабьен встал со стула и начал пятиться к окну. – Это ты, – он рассекал коротким пальцем спёртый воздух.
– Да что я-то? – не понял Юбер.
– Это ты мне подбросил её – и принёс опять?
На столе лежала птица со свёрнутой шеей и смотрела Фабьену в глаза.
– Убери эту мерзость, – кричал тот, – убери!
– И не собираюсь, – отмахнулся конюх. – Я-то тут при чём?
– Так это не ты приволок её сюда? – Трясся уже не только палец, но и весь Фабьен.
– Почему же не я? Я, – совершенно спокойно ответил Юбер, налив себе ещё воды из графина. – Только она, видимо, для вас…
– Не понял, – свирепел Фабьен, – почему это для меня? С чего это ты взял?
«Он что-то знает, – пронеслось в голове старика, – он с ними заодно, хотя нет, не может такого быть… Но откуда он знает, откуда это вообще можно знать…»
– Там записка, – Юбер указал на птицу.
– Где? – Месье ошалело смотрел на дохлую тушку.
– Да вон же, приколота иголкой к брюху. Птица лежала под окном вашей спальни; я и подумал, что вам…
– Записка? – Округлив глаза, Фабьен стал приближаться к птице. – Как же я раньше её не заметил…
– Так как же её заметить, если она была под окном, вы же из дома почти не выходите…
– Потому и не выхожу, – перешёл на шёпот Фабьен, – но они сами пришли ко мне. Сами пришли.
Конюх знал, что этот момент наступит, – белая горячка никого не щадит. Он не удивился бы, если б узнал, что сам месье придушил эту птицу.
– Что там? – Фабьен ходил кругами. – Что в этой записке?
Конюх взял голыми руками птицу. Доктор поморщился.
– Господи, ты хотя бы салфетку возьми…
– Да зачем, птица как птица, чего в ней такого? – Юбер разглядывал записку.
– Ну, что там, что?
– «Завтра, в девять утра», – прочитал по слогам конюх.
– В девять утра, – прошептал Фабьен, – в девять утра…
– Так это вам или нет? – Конюх ткнул птицей в лицо хозяина.
– Тьфу ты, чтоб тебя!.. Убери от меня эту дохлую дрянь. Убери её с кухни. И ступай, ступай давай…
Юбер засунул тушку в карман и вышел как ни в чём не бывало, будто каждый день засовывал дохлых птиц в карманы своего пиджака. Фабьен вытер пот с покрасневшего лба. На лестнице послышались шаги, дверь в комнату сына захлопнулась. Он пошёл наверх.
Ирен одарила Фабьена презрительным взглядом – собственно, другого он и не видел – и ушла в свою комнату.
– Как Жоэль? – только и успел спросить Фабьен, но жена, ничего не ответив, закрылась у себя.
«Что будет, если она узнает всё, – думал Фабьен, – её же хватит удар…» Неожиданно по
