в них никогда не встречалось этого обычного женского сюсюканья. Никакой пустопорожней болтовни и пересказа досужих сплетен. Все четко и по делу. Вроде налогового отчета, только без цифр. Саша не болел ни раза. От Германа получено семь писем. Два раза приходили послания от Астахова, в которых Веня просил уточнить некоторые вопросы по нашим предприятиям и людям. Соседи и прочие гости имения на приемах обсуждают войну во Франции, шведского короля и инспекцию графа Лерхе. Общество склоняется к мысли, что французы таки проиграют, швед уедет ни с чем, а вице-канцлер накрутит хвосты зарвавшимся начальникам губерний. И что так им всем — и галлам, и Оскару и губернаторам — так и надо. Отставные офицеры, имеющиеся, считай, в половине помещичьих семейств, поддержали наш дружественный нейтралитет. Значит, все в империи хорошо, все правильно.
Все-таки есть что-то такое в бумажных посланиях… притягательное. Прочел, и вроде рядом побывал. Ни телефонный разговор, ни уж тем более новомодные к моменту моей первой кончины сетевые мессенджеры такого передать не могут. Читаешь аккуратные строки с тщательно проставленными точками над буквами, и словно бы видишь Наденьку. Короткие простые предложения — это не от незнания русского языка, или скудости ума. Это от немецкого. Как и мой Герочка, Надя сначала научилась говорить и думать на немецком, потом уж на русском.
Прополз мимо Урал. Подкопченные паровозным дымом скалы, корявые деревья цепляющиеся прихотливо изогнутыми корнями за малейшую трещинку в камне, новенькие станции, внешним убранством схожие с пряничными домиками. Людей только маловато. В той же Вятке, помнится, движение в сторону столицы еще не открыли, а на вокзале уже шум и суета. Толпы народа в кажущемся беспорядке снуют по не слишком большим залам. На перроне и вовсе не протолкнуться от зевак. Паровые машины пока еще так и не стали привычной деталью пейзажа. Все еще воспринимаются, как чудо. И ладно — хоть так, а не порождением Дьявола. Нам еще доморощенных донкихотов не хватало.
На Урале не так. Всяк занят своим делом, и на пыхтящий мимо паровоз ноль внимания. Философия жизни: каждому свое. Кому-то путешествовать в дальние дали, кому-то руду на завод до ночи успеть довезти.
На Сибирские просторы Великий Восточный путь вырвался ранним утром. Как-то вдруг, без предупреждения, сдулись, сгладились каменные исполины. Превратились сначала в пологие холмы, а после и вовсе сошли на нет. Впереди лежала просторная и до сих пор слабо освоенная огромная Западносибирская равнина.
Скорость движения резко увеличилась. Транссиб — практически, прямая. Поворотов ничтожно мало, спусков и подъемов, считай, и нет совсем. На последней станции горной дороги к составу подцепился Томский Транспортный паровоз. Сравнительно больших габаритов и куда более тяговитый. Думал: ну сейчас полетим, только тайга будет мимо лететь.
Скорость увеличилась, но ехать быстрее не получилось. Такой вот сибирский парадокс. Большая часть дороги пока в одну колею. Вторую только еще тянут. Не особо торопясь и не сплошной полосой. То там, то тут. Наш состав то и дело съезжал в эти «карманы», пережидали, пропускали, встречный. Бывало, что за весь день только-только верст тридцать и получалось преодолеть. Почти, как зимой на санях, запряженных дикими киргизскими лошадьми. Только не мотает, не трясет. Едем, как в домике на колесах. С чаем, газетами и даже мелкокалиберную винтовку можно у проводников взять, для развлечения по птичкам пострелять.
Зверья вокруг полно. Не один и даже не два раза лично наблюдал из окна медведя. Однажды — медведицу с медвежатами. Экзотика. Пассажиры, впервые попавшие в Сибирь, вели себя словно дети в зоопарке. Хорошо хоть диких зверей кормить с руки не кидались.
Первую после Урала долгую, на неделю, остановку пришлось сделать в Тобольске. Губернатор, действительный статский советник Георгий Петрович Пелино был мне весьма лестно отрекомендован еще в столице. И не абы кем, а самим Великим князем Владимиром. Причем сделано это было в лучших традициях досье времен Третьего Рейха. Дескать, есть такой человек, характером — стоек, политически предельно благонадежен и активно сотрудничает с Имперской Службой Безопасности. В Сибири не новичок: успел послужить и инспектором училищ, и в розыске крамолы и сепаратизма отметился.
Опасный человек. Не для меня конкретно — что он мне сделать-то может? Только что кляузу какую-нибудь в соответствующие органынаписать. Так и что? Органы они на то и есть, что, при большом желании, на любого управу найти смогут. И безо всяких пасквилей и доносов легко обойдутся. А вот для любого не стандартно мыслящего такие вот господа — настоящая напасть. Этот разбираться не станет — светлая ты голова, выдающийся ученый или изобретатель, или ординарный учитель из третьесортной гимназии крошечного уездного городишки. Сболтнул не в той компании лишнего, вывалил на случайного человека то, что на душе наболело, и готово дело. Причем и в прямом, и в переносном смыслах. Откуда ни возьмись «Не в силах молчать, слыша этакую крамолу» подошьется в папочку, будет заведено следствие и появится вдруг в сибирской глубинке свой собственный революционер. До суда, может, дело и не дойдет, но жизнь человеку изрядно попортить успеют.
Ничем особенным на ниве развития Тобольской губернии господин Пелино не отличился. Строго соблюдал большую часть присылаемых из министреств инструкций и распоряжений, но у Тимашева — министра Внутренних Дел — все-таки за перспективного чиновника не рассматривался. Сам кавалерийский генерал тоже креативностью не блистал, но его все-таки уважали в Свете за занятия искусством и покровительству Академии. О Тобольском губернаторе и в этом отношении никаких известий до столицы не докатывалось.
Мне Георгий Петрович не понравился. Признаться, и Тобольск тоже не слишком впечатлил, но город был хотя бы тем известен, что был первым из образованных русскими на территории Сибири. Пелино первым был только в написании отчетов. Я ему даже в какой-то мере посочувствовал. У чиновника его ранга и без того писанины полно — не все можно перепоручить писарям — а ему еще и доклады в ведомство князя Владимира нужно было успевать строчить.
Вообще-то, я не планировал остановку в Тобольске. Думал, взгляну на новенький — еще года нет, как достроенный — вокзал первого ранга, да и поеду себе дальше. На восток. Не тут-то было. Пристал, как клещ. Вцепился в рукав, чуть не силой наружу, из вагона, потащил. Причитал что-то плаксивым голосом, о том, что, дескать, что же о нем говорить станут, ежели он такого дорогого
