этим, дорогим ее сердцу, рыжим созданием.
– Ну, что ты, милый…, – начала вытирать она Ванькино мокрое лицо, – Я никогда тебя не брошу….
– А папку?– строго спросил, насупившийся сын.
Анна поцеловала мальчика и тихо добавила, – И папку тоже…
Из детской груди вырвался облегченный вздох, ведь Анна никогда не обманывала, прежде, Ваньку, но засыпая, тот беспокойно повторил несколько раз:
– Мамочка… не уходи… мамочка…
Василий пришел домой к полуночи. Он не заметил Анны и, как сомнамбула, прошел мимо, на какую-то долю секунды задержался у кровати сына и, не раздеваясь, рухнул на диван. Женщина тихо подкралась к нему, сняла сапоги, и чувство жалости, неожиданно охватило ее, будто она увидела незримую прежде сторону их неудавшейся с мужем жизни.
Лохматая Васькина голова неуклюже лежала, свесившись с края подушки. Анна поправила ее, и муж пробурчал что-то спросонок, но вскоре снова стих, лишь его припухший, чуть приоткрытый рот, беззвучно шевелился. Ей показалось, на какое-то мгновение, что губы Василия выводят ее имя. Слеза невольно сползла на щеку женщине. Ей вспомнилось, как Василий первый раз обнял ее. Сила его рук покоряла тогда не только тело, но и душу тоже… Он без сомнения любил ее, тогда… Ведь это он, Василий, избавил Анну от ненавистных притязаний Николы, от тяготящей обреченности на одиночество. И, вдруг, память Анны, как фотопленку прокрутила назад время, и она снова увидела, как муж раскладывал, улыбаясь, детские ползунки и чепчики… Они выглядели игрушечными в его чересчур больших руках. Что-то горячее перехватило женщине горло. «Ведь Василий тоже страдает», прониклась она его болью, – «Все эти годы…».
Анна решительно распахнула дверь кабинета, но там никого не было. Ее уверенность дрогнула, когда женщина увидела книги в беспорядке разложенные на столе. Сразу всплыл в памяти тот ненастный вечер, тишина внутри дома, поддерживаемая пламенем одинокой свечи… Сердце защемило.
– Анна!
Женщина не расслышала, как он вошел. Вся в смятении, она рванула голову на звук его голоса. Алексей Петрович прижал ее к своему наболевшему телу.
– Ты что-то хотела мне сказать? – погладил он ее блестящие темные волосы.
Нет, ей ничего не хотелось говорить в этот момент! Душа ее стонала так, будто она прощалась с самой жизнью, однако, преодолев собственную слабость, женщина бесцветным голосом произнесла:
– Я вела себя не порядочно, нам надо забыть все скорее.
Алексей Петрович, в который раз, теряя надежду на счастье, замотал головой.
– Не может быть…. Я не верю…, – и, заглянув в ее потухшие глаза, спросил, – Ты чувствуешь то же, что и говоришь, Анна? – посетительница опустила голову и растерянно промолчала. Мужчина взял ее поникшее лицо в свои ладони, – Если это действительно так, я не смогу здесь больше оставаться и в ближайшее время уеду!
Анна вздрогнула.
– Уедешь?! – не прилично громко выкрикнула она и тут же стихла. Если бы кто-нибудь знал, как ей было больно! Будто вместе с этим человеком она теряла часть себя.
– Уеду, Анна, – повторил он, – Я больше не могу так…
Голова женщины снова рухнула вниз, как надломленный, нераскрывшийся цвет.
– Да, так будет лучше для нас обоих…, – сказала она еле слышно и, освободившись от его рук, первой сделала шаг назад.
Первый снег без устали падал всю ночь. Алексей Петрович видел это сам, сидя у окна. Он прикрыл белым, искрящимся саваном к утру всю деревню. Он и сейчас, еще кружился в морозном воздухе, меленный, тихий…
Автобус запаздывал. Учитель нервно посматривал на часы, то и дело, оглядываясь на тропинку, ведущую к дому с зеленым палисадником. Последняя была не тронутой и ослепительно белой, как невеста под венцом. Ни единый след еще не потревожил ее.
Рядом, за спиной директора, шумно разговаривали женщины. Как сороки стрекотали они на местном наречии, изредка притихая и косясь в его сторону. Одна из них, школьная сторожиха, осмелилась и, подойдя, спросила:
– Уезжаете, значит, Алексей Петрович, насовсем?
– Уезжаю, – кивнул директор.
– Конечно, – согласилась с ним бабка, – Такому видному человеку, как вы наше захолустье не подходит.
Алексей Петрович промолчал, снова оглянулся.
– Ждете кого? – поинтересовалась собеседница, заранее зная ответ.
– Мне некого ждать. Я в здешних краях чужой, – как можно равнодушнее отозвался мужчина.
Видя, что разговор не клеится, старуха развернулась, чтобы уйти.
– Ну, что же, счастливо вам устроиться на новом месте.
– Спасибо на добром слове, – вежливо поблагодарил учитель, а про себя подумал: «Карга старая!». Алексей Петрович вспомнил, как полоумно она глядела той ночью на оброненный Анной платок.
Наконец, подъехал автобус. Он зашипел, открывая двери, как неприрученный зверь, отняв последнюю надежду у мужчины. Немногочисленные пассажиры поспешили занять места. Алексей Петрович последним вошел в него, задержался на подножке и, не выдержав, обернулся, еще раз. Запорошенная снегом дорожка была, по-прежнему, пуста, но чьи-то огромные следы, будто, то был великан, уже искорежили ее невинную белизну.
Загудел мотор. Все еще на что-то надеясь, директор неотрывно глядел в окошко, готовый выскочить в любую минуту. Но Анна не пришла…. Деревня оставалась позади. Не отрываясь от стекла, он прощался с нею. Слезы, нахлынувшие на глаза, размыли окрестный пейзаж, и вскоре село, как и его несостоявшаяся любовь, растаяло, будто зимний мираж…
Анна, не выдержав взглядов сына и Дарьи, они будто обжигали ее, накинула платок и выбежала в хлев. Прислонясь, там к морозной, покрытой инеем стене, женщина заплакала, как девчонка.
Притихшие животные мирно отдыхали и не обращали на нее внимания. Лишь рябая корова, повернула в ее сторону голову и, удивленно поглядев своими большущими глазами на хозяйку, протяжно замычала. Анна кинулась к ней, будто расслышала в издаваемых скотиной звуках сочувствие. Обняла за пеструю шею буренку и навзрыд проголосила:
– Он уезжает, уезжает…
Ощущение потери любимого человека было настолько велико, что Анна невольно приравнивала его отъезд со смертью матери. В жизни женщины было не много людей, которые что-то значили для нее, но получалось так, что всех их она теряла, по-разному, но с одинаково нестерпимой болью в душе.
Заскрежетала несмазанная дверь, и ввалившийся Василий, уже навеселе, заметив жену, заорал во все горло:
– Ах, зачем эта ночь, так была хороша,
– Не болела бы грудь, не страдала б душа!
– Вот, ты где, рассказываешь корове про свою несчастную любовь! – загоготал он прямо Анне в лицо.
Женщина, широко раскрытыми глазами посмотрела в безобразно искаженный злорадством рот мужа, и презрение в одночасье пришло к ней.
Между тем, Василий продолжал издеваться:
– Ухажер-то твой сбежал… Своими глазами видел, как в автобус садился, поджав хвост, любовничек! – и опять дико засмеялся.
Анну чуть не стошнило от его звериного оскала. «И это…», –
