Но такое понимание – исключение из правил; бо́льшая часть слушателей, как бы внимательно они ни относились к музыкальному процессу, наслаждаются музыкой лишь пассивно.
К сожалению, существует еще одно отношение к музыке – оно отличается и от отношения, при котором слушатель отдается музыке, шаг за шагом следуя за ней в ее развитии, и от отношения слушателя, прилежно старающегося идти с ней в ногу, – я говорю о равнодушии и апатии. Таково отношение снобов, фальшивых энтузиастов, которые видят в любом концерте или представлении лишь возможность поаплодировать великому дирижеру или признанному виртуозу. Достаточно и мимолетного взгляда на эти «серые от скуки лица», по выражению Клода Дебюсси, чтобы измерить мощную способность музыки вводить в ступор тех несчастных, которые слушают ее, но не слышат. Те из вас, кто оказал мне честь, прочитав «Хронику моей жизни», вероятно, помнят, что я затрагивал этот вопрос, когда говорил о механическом воспроизведении музыки.
Само по себе распространение музыки всеми возможными способами – прекрасно, но распространять ее повсеместно, не принимая мер предосторожности и волей-неволей предлагая ее широкой публике, которая не готова ее услышать, означает делать эту публику уязвимой для самого смертоносного пресыщения.
Прошло то время, когда Иоганн Себастьян Бах с легкостью проделал долгий путь пешком, чтобы услышать Букстехуде. Сегодня радио доставляет музыку прямо в дом в любое время дня и ночи. Это освобождает слушателя от всяких усилий, кроме одного – настроить приемник. Музыкальное чувство нельзя приобрести или развить без практики. В музыке, как и во всем остальном, бездействие приводит к постепенному параличу, к атрофии способностей. В подобных условиях музыка превращается в наркотик, который не стимулирует разум, но парализует и притупляет его. Получается, что новшество, созданное, чтобы сделать людей любителями музыки, обеспечивая ей все более и более широкое распространение, нередко добивается лишь того, что публика, чей интерес стремились вызвать, а вкус развить, теряет к музыке всякий аппетит.
Эпилог
Итак, моя задача почти выполнена. Прежде чем я закончу, позвольте мне выразить большое удовлетворение, которое я испытываю, когда думаю о внимании, уделенном мне моими слушателями, – внимании, которое, я надеюсь, является свидетельством единения, что я так горячо желал бы чувствовать между нами.
Именно единение и станет темой нескольких заключительных слов, которые я бы хотел произнести в форме эпилога о смысле музыки.
Наше знакомство состоялось под строгим руководством порядка и дисциплины. Мы подтвердили принцип отвлеченного волеизъявления, который лежит в основе творческого акта. Мы изучили феномен музыки как спекулятивное понятие с точки зрения звука и времени. Мы рассмотрели формальные элементы музыкального ремесла. Мы затронули проблему стиля и поговорили об истории музыки. В этой связи, в качестве примера, мы проследили за воплощениями русской музыки. В заключение мы обсудили различные проблемы, связанные с исполнением музыки.
В ходе наших занятий я несколько раз упоминал о важнейшем вопросе, который волнует не только музыканта, но и вообще всякого человека, движимого духовным импульсом. Этот вопрос, как мы видели, неминуемо подводит нас к поиску единого в множественности.
И в итоге я вновь оказываюсь перед вечной проблемой, с которой обычно сталкиваются в ходе любого онтологического исследования, – проблемой, неизбежно влекущей всякого, кто нащупывает путь в царстве разнообразия, будь он ремесленник, физик, философ или богослов, – таково устройство человеческого сознания.
Оскар Уайльд сказал, что любой творец всегда рисует свой собственный портрет: то, что я наблюдаю в других, можно увидеть и во мне. По всей вероятности, искомое единство куется без нашего ведома и утверждается в пределах, которые мы устанавливаем для произведения. Лично я, если меня и влечет к новизне ощущений – к эффектности, одним словом – и я отбрасываю избитое и давно надоевшее, все равно убежден в том, что непрестанная погоня за новизной является не чем иным, как проявлением обычного любопытства. Вот почему я нахожу бессмысленным и опасным совершенствование техник, ведущих к открытиям. Если буквально все привлекает наш интерес, это выдает желание найти удовлетворение в многообразии. Но в бесконечном разнообразии истинную пищу никогда не найти. Развивая свои аппетиты, мы только приобретаем ложный голод, ложную жажду, а ложные они потому, что их ничем нельзя утолить. Насколько естественнее и благотворнее стремиться к единственной и ограниченной реальности, чем к бесконечному разнообразию!
Вы скажете, это все равно что петь хвалу однообразию?
Ареопагит утверждает, что чем выше чин ангелов в небесной иерархии, тем меньше слов они употребляют, так что наивысший из всех произносит лишь один слог. И неужели это пример столь пугающего нас однообразия?
По правде говоря, невозможно спутать однообразие, порожденное недостатком разнообразия, с единством, которое есть гармония многообразия, упорядочивание множественности.
«Музыка объединяет», – говорит в своих мемуарах китайский мудрец Су Ма Цзэнь[120]. Единства нельзя достичь, если к нему не стремиться, несмотря на все трудности. Но потребность творить устраняет любые препятствия. На ум приходит евангельская притча о женщине в родовых муках, которая «терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир»[121]. Как нам устоять и не уступить непреодолимой потребности поделиться со своим ближним радостью, которую ощущаем, когда видим, что на свет появляется нечто, обретшее форму благодаря нашим действиям?
Целостное произведение имеет свое собственное неповторимое звучание. Оно раздается эхом, которое улавливает наша душа; оно все ближе и ближе. Так произведение получает свое завершение и выходит вовне; оно говорит с миром и в конце концов возвращается назад, к своему источнику. Цикл завершается. Именно таким образом музыка являет себя как форма нашего единения с ближним – и со Всевышним.
