приказу полковника дальнейшее посещение виллы на Кобленцерштрассе господам офицерам гусарского полка строжайше воспрещено. Корпорации, со своей стороны, немедленно последовали тому же примеру. Я спрашивал товарищей по корпорации, что это значит, и получил в ответ, что полковой приказ обязателен и для них, так как невозможно, чтобы студенты-корпоранты посещали дом, которого избегает офицерство. В сущности, это имело известный смысл, так как большинство корпорантов собиралось служить в этом полку вольноопределяющимися или же принадлежало к нему в качестве офицеров запаса.
На каком основании полковник сделал свое распоряжение, никто не знал. Даже офицерам это не было известно. Подозревали, однако, что приказ полковника стоит в связи с внезапным исчезновением лейтенанта барона Болэна, который скрылся куда-то — тоже по совершенно неизвестной причине.
Так как Гарри фон Болэн был мне лично близок, то я в тот же вечер отправился в казино, где собирались гусары, чтобы узнать какие-нибудь подробности. Полковник принял меня очень любезно и пригласил выпить с ним шампанское, но от разговора на интересовавшую меня тему отклонился. Когда я, наконец, поставил ему вопрос ребром, он очень вежливо, но вполне категорически отклонил его. Я сделал последнюю попытку и сказал:
— Господин полковник, ваши распоряжения и постановления нашего корпорационного совета, несомненно, обязательны для ваших офицеров и для корпорантов. Но для меня они необязательны: я хочу сегодня же выйти из корпорации и таким образом становлюсь хозяином своих поступков.
— Поступайте, как вам угодно! — небрежно промолвил полковник.
— Прошу вас, полковник, терпеливо выслушать меня! — продолжал я. — Кому-нибудь иному, быть может, и не было особенно тяжело покинуть дом на Кобленцерштрассе: он вспомнит с легким сожалением о прекрасных вечерах и в конце концов позабудет о них. Но я...
Он прервал меня:
— Молодой человек! Вы четвертый обращаетесь ко мне с подобной речью. Двое моих лейтенантов и один ваш корпорант еще третьего дня были у меня. Я уволил обоих лейтенантов в отпуск, и они уже уехали. Вашему корпоранту я посоветовал сделать то же. Ничего другого я не могу сказать и вам. Вы должны забыть. Слышите вы это. Достаточно одной жертвы.
— В таком случае разъясните мне все это, по крайней мере, — настаивал я, — ведь я ничего не знаю и нигде ничего не могу узнать. Имеет связь с вашим приказом исчезновение Болэна?
— Да! — промолвил полковник.
— Что случилось с ним?
— Этого я не знаю! — ответил он. — И я боюсь, что я никогда не узнаю этого.
Я схватил его руки.
— Скажите мне то, что вы знаете! — умолял я. И я почувствовал, что в моем голосе задрожала нотка, которая должна была побудить его к ответу. — Ради Бога, скажите мне, что случилось с Болэном? Из-за чего вы сделали ваше распоряжение?
Он высвободился от меня и сказал:
— Черт возьми, с вами дело обстоит в самом деле еще хуже, чем с другими!
Он наполнил оба стакана и подвинул мне мой.
— Пейте! Пейте! — сказал он.
Я отпил и подвинулся к нему.
— Скажите-ка мне, — промолвил он, зорко поглядев на меня, — это вы тогда читали ей стихотворения?
— Да, — запнулся я, — но...
— В то время я почти завидовал вам, — задумчиво продолжал он. — Наша фея позволила вам два раза поцеловать ей руку... Это были ваши собственные стихи? В них было столько всяческих цветов...
— Да, я сочинил эти стихи, — сознался я.
— Это было совершенное безумие! — сказал он как бы сам себе. — Извините меня, — громко продолжал он, — я ничего не понимаю в стихотворениях, решительно ничего. Может быть, они были и прекрасны. Фея нашла же их прекрасными...
— Господин полковник, — заметил я, — что значат теперь мои стихотворения... Вы хотели...
— Я хотел рассказать вам нечто иное, совершенно иное, — прервал он меня, — но именно по поводу всех этих цветов. Говорят, что люди, сочиняющие стихи, все мечтатели. Я подозреваю, что этот бедняга Болэн тоже сочинял тайным образом стихи.
— Итак, что же с Болэном? — настаивал я.
Он как будто не слыхал моего вопроса.
— А мечтатели, — продолжал он нить своих мыслей, — а мечтатели, очевидно, подчиняются ей всего легче. Я предостерегаю вас, милостивый государь, самым настоятельным образом, как только могу!
Он выпрямился.
— Итак, слушайте же! — проговорил он совершенно серьезно. — Семь дней тому назад лейтенант Болэн не явился на службу. Я послал за ним на дом — он исчез. С помощью полиции и прокурора мы пустились на поиски. Мы сделали все, что можно, но без всякого успеха. И несмотря на то, что с момента его исчезновения прошло еще очень немного времени, я убежден в совершенной бесплодности всех дальнейших попыток. Никаких внешних причин здесь не имеется. Болэн имел хорошее состояние, не имел долгов, был совершенно здоров и очень счастлив по службе. Он оставил коротенькое письмо на мое имя, но содержание этого письма во всех его подробностях я сообщить вам не могу.
Меня охватило безграничное разочарование, отразившееся, должно быть, на моем лице.
— Погодите, — продолжал полковник, — надеюсь, что вам будет достаточно и того, что я вам скажу. По крайней мере, достаточно для того, чтобы спасти вас... Я думаю, что лейтенант Болэн умер... что он наложил на себя руки в помрачении рассудка.
— Он пишет об этом? — спросил я.
Полковник покачал головой.
— Нет! — ответил он. — Ни слова. Он пишет только одно: «Я исчезаю. Я уже не человек более. Я — миртовое дерево».
— Что? — переспросил я.
— Да, — промолвил полковник, — миртовое дерево. Он думает, что волшебница — госпожа Эми Стенгоп — превратила его в миртовое дерево.
— Но ведь это глупый бред! — воскликнул я.
Полковник снова устремил на меня пытливый и сострадательный взгляд.
— Бред? — повторил он. — Вы называете это бредом? Это можно также назвать и безумием. Но как-никак, а наш бедный товарищ свихнулся на этом. Он вообразил, что его околдовали. Но разве все мы не были немножко околдованы прекрасной дамой? Разве я, старый осел, не вертелся вокруг нее, как школьник? Я скажу вам, что на меня каждый вечер нападало страстное желание пойти на ее виллу, чтобы приложиться своими седыми усами к ее мягкой ручке. И я видел, что и с моими
