но у Голдсмита в руке была ручка, чтобы сделать подробные записи всего, что он видел и слышал. Джанет Эшкрофт стояла у дальнего конца кровати, держа правую руку находившегося в полубессознательном состоянии мужа. Мы молча ждали.
Спустя несколько минут, дверь больничной палаты открылась, и вошли Гонсалес с Кардом. Гонсалес держал у пояса манильский конверт[9]. Двое мужчин, оба одни из ближайших доверенных лиц президента Буша, остановились с моей стороны кровати, у левой ноги Эшкрофта. Я мог бы протянуть руку и коснуться их. Помню, как я думал, что могу сделать, если они попытаются подсунуть Эшкрофту что-то на подпись. Но то, что эта мысль вообще приходила мне в голову, казалось безумством. Я действительно собирался биться на кулаках с этими людьми у кровати генерального прокурора?
Гонсалес заговорил первым:
— Как вы, генерал?
— Не очень, — пробормотал Эшкрофт советнику Белого дома.
Затем Гонсалес начал объяснять, что они с Кардом находились здесь по поручению президента, касавшегося жизненно важной программы национальной безопасности, что было необходимо, чтобы программа продолжалась, что они провели брифинг с руководством Конгресса, которое поняло ценность этой программы, хочет ее продолжения, и желает сотрудничать с нами, чтобы снять все правовые вопросы. Затем он сделал паузу.
И тут Джон Эшкрофт сделал нечто, удивившее меня. Он на локтях приподнялся на кровати. Его усталый взгляд был прикован к людям президента, и он открыл беглый огонь по Карду и Гонсалесу. Он сказал, что его ввели в заблуждение насчет рамок программы слежки. Он высказался, что ему давно отказали в правовой поддержке, в которой он нуждался, своими требованиями к сокращению числа «посвященных». Затем он сказал, что теперь, когда он это понимает, у него есть серьезная обеспокоенность в отношении правовой основы частей программы. Выбившись из сил, он откинулся на подушку, тяжело дыша.
— Но сейчас это не имеет значения, — сказал он, — потому что я не генеральный прокурор». — Вытянутым пальцем дрожащей левой руки он указал на меня. — Вот генеральный прокурор.
Палата погрузилась в тишину на несколько ударов сердца. Наконец, Гонсалес произнес два слова: «Будьте здоровы».
Не глядя на меня, двое мужчин повернулись к двери. Когда их головы отвернулись, Джанет Эшкрофт сморщила лицо и высунула им вслед язык.
Примерно пять минут спустя, после того, как Кард и Гонсалес покинули здание, в палату вошел Боб Мюллер. Он наклонился и очень лично заговорил с Эшкрофтом — настолько лично, что очень удивил бы всех, хорошо знавших стоического Мюллера.
— В жизни каждого человека настает время, когда Господь испытывает его, — сказал он Эшкрофту. — Сегодня вечером ты прошел свое испытание. — Эшкрофт не ответил. Как тем вечером записал у себя Мюллер, он обнаружил генерального прокурора «ослабленным, едва способным говорить, и явно напряженным».
Этот момент тяжело подействовал на меня. Мое сердце бешено стучало. Я ощущал легкое головокружение. Но услышав ласковые слова Боба Мюллера, я готов был расплакаться. Закон восторжествовал.
Но Гонсалес с Кардом еще не закончили со мной. Один из агентов позвал меня во временный командный центр, устроенный ФБР в соседней палате. Кард был на телефоне, и руководитель аппарата президента, все еще на взводе после общения с Эшкрофтом, был зол. Он приказал мне немедленно ехать к нему в Белый дом.
Я был настолько раздражен попыткой манипулировать больным, возможно умирающим человеком, чтобы нарушить закон, что больше не мог сдерживаться.
— После того поведения, свидетелем которого я только что был, — сказал я Карду, — я не буду встречаться с вами без свидетелей.
— Какого поведения? — запротестовал он. — Мы там были, лишь чтобы пожелать ему выздоровления.
Эта ложь была ядом, но я не собирался отвечать на вызов. Я снова повторил, медленно и спокойно:
— После того поведения, свидетелем которого я только что был, я не буду встречаться с вами без свидетелей. — И затем добавил, так как это только что пришло мне на ум, — и я имею в виду, что этим свидетелем будет генеральный солиситор[10] Соединенных Штатов.
— Вы отказываетесь приехать в Белый дом? — спросил явно растерявшийся Кард.
— Нет, сэр. Я приеду, как только смогу связаться с генеральным солиситором, чтобы он поехал со мной. — Звонок был завершен. Я подумал о Теде Олсоне, генеральном солиситоре, по той же причине, по которой ранее подумал о Бобе Мюллере. Как и с Бобом, мы с Тедом не были друзьями, но я любил и уважал его; что важнее, как и президент с вице-президентом. Мне нужен был его авторитет, его вес у них. Я также не сомневался, что он увидит те же правовые вопросы, что и мы, если вице-президент пустит его в круг. Я позвонил Олсону, который также был на ужине. Он согласился немедленно встретиться со мной в Министерстве юстиции, и сопроводить в Белый дом.
Вскоре после 11 часов вечера, когда начал накрапывать легкий дождик, мы с генеральным солиситором ехали в Белый дом в бронированном автомобиле службы маршалов США. Мы прошли по ковровой лестнице в офис Карда в Западном крыле, в нескольких шагах от Овального кабинета, где Кард встретил нас у своей двери, попросив Теда Олсона подождать снаружи, пока он переговорит со мной. Кард выглядел успокоившимся, так что мои инстинкты подсказали мне не упираться, чтобы Олсон находился в комнате.
Едва мы оказались наедине, Кард начал с того, что выразил надежду, что все успокоятся. Он сказал, что слышал «разговоры об отставках». Позже я узнал, что Джек Голдсмит попросил своего заместителя, который, как и большинство других, не был посвящен в программу, подготовить для него прошение об отставке. Заместитель предупредил друга в Белом доме, который очевидно проинформировал Карда. Руководитель аппарата мог предвидеть надвигавшуюся катастрофу в виде разрушительных заголовков и политического скандала в год выборов.
— Не думаю, что люди вообще должны угрожать уйти в отставку, чтобы добиться своего, — ответил я. — Вместо этого, — продолжил я, — им следует упорно работать, чтобы добиться чего-либо правильного по существу дела. Если они этого не могут, и проблема достаточно важна, тогда им следует уйти.
Дверь в кабинет Карда открылась. Вошел Гонсалес. Он видел сидевшего снаружи Олсона, и пригласил его тоже в кабинет Карда. Мы вчетвером сидели и спокойно обсуждали состояние дел. Мы не пришли ни к какому соглашению, и они не объяснили, что делали у постели Эшкрофта, но эмоциональный накал спал. Мы прервались.
* * *
Годы спустя я услышал, как перенес ту ночь мой персонал, когда столь многие из них узнали, что происходит что-то плохое, и понеслись в клинику, не зная, что на самом деле происходит. Чак
