лепешки белыми и горячими, только что из тандыра, чай наваристым.
Хозяин михманханы — он назвался родичем ишана Зухура — хлопотал у дастархана. Это был вкрадчивый, невзрачный человек с заросшим лицом, неряшливый. Про таких говорят: «Собачью шкуру на лицо натянул». О том, что он принадлежит к духовному сословию, говорила его белая чалма. Посуетившись и попотчевав гостей пловом, он ушел и больше не вернулся. За дверями все время что-то шуршало и двигалось, со двора доносились голоса. Ишикоч не выдержал и, оставив в чашке ширчай нетронутым, выскользнул из михманханы.
Пропадал он долго, вернулся солидно, вразвалку, переполненный новостями, и долго не мог приступить к рассказу. Обидное слово Мирза Джалала Файзова нисколько его не задело. И, хихикнув, он ошеломил его:
— Ее там, в хлеву, нет! — захлебнулся он от важности. — И хлева нет. Сломали хлев. Убрали глину. Подмели пыль. Чисто там, боже правый!
— Нет? Дьявольщина, — упавшим голосом чертыхнулся домулла. Он не сказал больше ничего, и это русское «Боже правый!» не резануло ухо, так велико было его разочарование.
Иначе реагировал на это Мирза Джалал. Он словно обрадовался. С шумом выдохнул из груди воздух, и на лице его появилось довольное выражение.
— Нет ее? — бормотал он. — Что ж, теперь можно и в Самарканд.
Мирза Джалал терпеть не мог путешествий, приключений. Он любил посидеть спокойно за низеньким резным столиком в своей михманхане и полистать старинные рукописи. А ему приходилось путешествовать, испытывать самые неприятные приключения, участвовать в самых неприятных событиях… И сейчас он просто обрадовался: оказывается, приключение не состоялось, событие не произошло и представилась возможность не торопясь и спокойно пропутешествовать домой в Самарканд к столику, к рукописям, к столь излюбленному уюту усадьбы в винограднике на ургутской дороге.
Но неуемный Ишикоч любил устраивать маленькие неприятности своим друзьям. Он хихикнул:
— Ее нет в хлеву… Уже нет, боже мой, и другой… этой Ульсун-ой нет.
Домулла вскочил.
— Увезли? Спрятали?
— Которая постарше, той нет, увезли в Пенджикент, а та, другая, здесь, в кишлаке… — выпалил маленький самаркандец. И он побежал неслышно по паласу в своих мягких ичигах, так же неслышно приоткрыл двери. Казалось, он хочет кого-то впустить, чуть ли не саму несчастную узницу. Но нет, он лишь постоял на пороге и послушал. Затем беззвучно пробежал назад и, усевшись между домуллой и Мирза Джалалом, быстро зажужжал:
— Они все в михманхане, — шипел он. — Меня не видели. Не заметили. Аксакалы подумали, наверное, он человек оттуда. Ишан Зухур подумал. Он плохо видит… Вот-вот помрет. Про меня подумал: наверное, он из аксакалов… «Это эмирский человек»… — подумал.
— Эмирский человек? — встревоженно перебил домулла. — Камой эмирский человек? Оттуда?
— Оттуда… Оттуда… Не перебивайте меня, Микаил-ага, пожалуйста, не перебивайте, а то я забуду… Вот и забыл… Нет, вспомнил. Я все слушал, что они говорили и по-персидски, и по-пуштунски, и по-арабски…
Своих достоинств Ишикоч не умалял. Он любил прихвастнуть своим житейским опытом и знанием языков. Послушать его, он и по-китайски, и по-английски, и по-тибетски говорил. Но в одном он был тверд — не привирал. И потому, хотя то, что он сейчас рассказал, больше походило на небылицу, ни Мирза Джалал, ни домулла ему не перечили, не мешали.
Судя по его словам, он сумел пробраться к ишану Зухуру на очень важное сборище и остался незамеченным. Впрочем, зачем понадобилось ему из своего присутствия в ишанской михманхане делать тайну, Ишикоч и сам не знал. Толкнула его на такой шаг природная ходжанасреддиновская изворотливость. В ишанской михманхане он, оказывается, восседал даже на почетном месте. Он ничуть не терялся и выглядел, видимо, в своем татарском камзоле, с массивной часовой стальной цепочной поперек круглого солидного брюшка, в маленькой казийской белой чалме вполне своим в кругу собравшихся у ложа Зухура чуянтепинских аксакалов. А так как маленький самаркандец ко всему тому имел суфийские познания в богословии и юриспруденции, то и в беседе он не оплошал.
— Они говорят: воевать Европа хочет с большевиками, и принцесса им понадобилась, чтобы им в войне помог Союз Наций, они имели в виду Лигу Наций. Там в золотом дворце в городе Женив на озере с холодной водой живет одна русская княгиня, вроде жена Детердинга, которая приказала найти прокаженную дочку эмира бухарского, девушку с золотыми косами, ту самую, которую, они говорят, большевики мучают в подземной тюрьме. А Курширмат, командующий ферганской армией ислама, выехал из индийского города Пешавера через Памирские горы и Алай в Чуян-тепа забрать ту принцессу. Хочет отвезти ее в Бомбей, где тибетские доктора знают лекарство от проказы. А потом мать принцессы — ференгийка, которой эмир подарил восемнадцать миллионов фунтов стерлингов, когда бежал из бухарского арка, — куда-то пропала, и теперь неизвестно, где она, то ли в России, то ли в стране Ференгистан. А живой бог Ага Хан, если найдут те деньги, хочет продать Курширмату и Ибрагимбеку двести тысяч винтовок и миллион миллионов патронов, а также пушки, снаряды, чтобы эмир совершил поход на Бухару и Самарканд и сел на свой престол. И к тому же говорили, что Британия и Франция уже начали войну против Москвы. И что царские генералы собрали войско в Польше идти войной на Москву, а эмир бухарский уже написал в своем дворце Кала-и-Фатту большую исламскую фетву с объявлением джихада. И все правоверные мусульмане вынули мечи из ножен и нападут на безбожные колхозы, казнят советских работников, а скот и землю отдадут обратно хозяевам-баям. А всех женщин, которые поддались соблазнительным словам большевиков и, сбросив паранджу и чачван, пошли в ликбезы, побьют камнями. Столько вот наговорили у ложа ишана Зухура.
Наконец поток красноречия Ишикоча иссяк, и он замолчал, испуганно выпучив свои черные глаза и открыв беспомощно рот. А чтобы он не оставался без дела, маленький самаркандец поспешно вытащил тыквенную табакерку и заправил под язык изрядную щепотку наса. С наслаждением он потянул обильную слюну и простодушно заглянул в глаза Микаилу-ага и Мирза Джалалу: «Ну, я все сказал, а теперь думайте, что хотите».
Они и думали, переглядываясь.
— Одно скажу, — оживился домулла. — Мы на правильном пути. Хоть… тут все так запутано, что и чертям не разобраться. Надо ее найти и освободить. А потом уж все прочее.
— Значит, она все же существует, — разочаровался Мирза Джалал. — И нам надо ее найти. А вот где?
— Она, боже правый, здесь! — возликовал маленький самаркандец. — Сейчас!
Он снова засеменил неслышно по паласу своими мягкими ичигами, и зеленые задники замельтешили в глазах изумленных Микаила-ага и Мирза Джалала.
— Не бойся, красавица, они тебя не съедят, — приговаривая
