– Угу.
Отпускаю ее медленно. В любой момент готов поймать, но необходимости, к счастью, не возникает.
Свободно выдыхаю и полной грудью вдыхаю, только оказавшись в палате. Прикрывая глаза, прижимаюсь спиной и затылком к стене. На автомате вслушиваюсь в то, что происходит за дверью. Почти сразу же начинает литься вода. Не удивлюсь, если Дикарка прибегает к этой хитрости только для того, чтобы справить нужду.
Пиздец, конечно, у нее загоны. Но и я, оказывается, тот еще извращуга. Люто вставляет эта ее дикая стыдливость. И то, что позволила увидеть. И то, что увидел. И то, что кроме меня никто больше не видел. Каламбур, знаю. Однако именно так выстраивается все это в башке. Именно так воспринимается. Именно так… После всего, к чему я привык и стал относиться, как к должному, очень странно, что майка и глухие трусы Богдановой зависают в моем сознании и продолжают разгонять по телу кровь.
Понимаю, что нужно экстренно приходить в себя, но меня ведет. Бомбит нещадно. Если бы не операция, не знаю, как бы все свои обещания держал.
Мать вашу, мне следует настроиться, что с Дикаркой процесс сближения будет долгим. Настроиться и ни на что не рассчитывать. Вообще ни на что. И так нехило ситуацию сегодня развернуло. Она разрешает мне быть рядом и при разговоре использует немного больше слов, чем поднадоевшие, но, увы, привычные «отстань», «отпусти», «уходи»…
Едва стихает шум воды, дверь ванной открывается.
– Ты не смотришь?
Только Лиза спрашивает, мой взгляд сам собой падает вниз.
– Не смотри!
– Извини. Я не специально. Не смотрю уже, – откидывая голову, максимально поднимаю глаза. Разглядываю потолок. – Давай, пошли обратно, – легко подхватываю ее на руки и быстро шагаю к койке.
Даю себе слово, что не посмотрю, даже если она вдруг попросит. Так-то! На ощупь сдвигаю одеяло и осторожно роняю Богданову на матрас. Отрывисто вздыхаю, пока она кутается.
– Все, – звучит, как дозволение. Но я еще какое-то время не решаюсь опускать взгляд. – Спасибо за помощь… И за то, что не смотрел… Спасибо…
– Угу, – отмираю я. – Всегда пожалуйста.
Когда, наконец, сталкиваемся, повисает тишина.
– Э-э-э… Кхм… – сипло протягиваю я. – Уже поздно. Тебе стоит поспать.
Лиза несколько раз моргает. Кажется, что не сразу может обработать то, что я сказал.
– А как же ты? – спрашивает обеспокоенно. – Тебе ведь нет, где лечь…
– Прости, конечно, – выдаю достаточно ровно и, дернув за шнурок на стене, гашу свет. – Но я собираюсь спать с тобой.
Пользуясь Лизиным оцепенением, ловко перемахиваю через нее и занимаю место у стены.
– Так нельзя!
Ужас, который рвет ее шепот на слоги, почти забавляет. В остальном не до смеха, естественно. Оказавшись так близко к своей Дикарке, ощущаю, как все мои основные показатели взлетают к верхним границам. Одно лишь сердце столько энергии вырабатывает, что впору взорваться и разлететься на атомы. С трудом контролирую тело, принуждая его к абсолютной неподвижности, иначе… Иначе, блядь, опасаюсь, что поддамся инстинктам.
– Места много. Мы даже не соприкасаемся. Представь, что не вместе лежим.
– Мне… – резко вздыхает. – Мне кажется, что ты на меня смотришь.
– Не смотрю. Я уже закрыл глаза.
Ложь во благо. Клянусь.
– А-а… – тянет неопределенно. Чувствую, как прилетает в подбородок теплом ее выдох. – Точно никто не расскажет, что ты тут спал? Маме почему-то не разрешили.
– Точно. У меня связи.
Да клянусь же, во благо! Со всей ответственностью, черт возьми.
– Хорошо.
Мой следующий выдох по высоте звука способен перекрыть как минимум шум льющего за окном дождя.
«Дикарка позволила мне спать с ней в одной постели…», – верчу это в сдавленном мозгу, охреневаю и тут же пытаюсь прийти в себя.
– Доброй ночи, Артем.
О, я уверен, эта ночь будет самой… лучшей.
– Доброй, Дикарка.
То ли наркоз еще действовал, то ли я все-таки преувеличиваю свое влияние на Богданову, она засыпает поразительно быстро. Я же, вслушиваясь в ее едва различимое мирное посапывание, горю в огне любовной лихорадки. По-другому не знаю, как назвать. Когда похоть в очередной раз стихает, я, блядь, тупо запах ее вдыхаю и торчу без всяких извращений. Дотронуться не смею, хотя, конечно, очень хочется. Просто обнять и прижаться всем телом. Клянусь, мне бы этого сейчас хватило, чтобы поймать высший кайф. Но я ведь обещал. Поэтому довольствуюсь тем, что получил.
20
Я буду ждать…
© Лиза Богданова
Пробуждение походит на продолжение какого-то сна. Находясь в вязком плену странных ощущений, не решаюсь даже пошевелиться. В проясняющееся сознание врывается какой-то необычный звук. Мой стон? Сразу за ним, прямо мне в ухо, жарким выдохом прилетает низкий и хрипловатый рык.
Меня словно огненной стрелой прошивает. Глаза резко распахиваются. Пытаюсь встать, но физически такой возможности нет. Чарушин мало того, что прижимается к моему боку всем телом… Одна его рука находится у меня под шеей и оплетает плечо, а вторая непосильным грузом притискивает чуть ниже груди. Заброшенная поверх моих бедер нога фиксирует нижнюю часть.
Этого всего достаточно, чтобы умереть от ужаса. Однако и это не все. Я чувствую его твердость… Чарушин в плотных спортивных брюках, но он… она… Этот его орган жжется, как раскаленное железо, даже через ткань.
Несколько секунд я просто пялюсь в потолок. Опасаюсь не то что шевелиться. Даже дышать и моргать боюсь. В какой-то момент из глаз начинают вытекать слезы. В груди такой переворот случается. Кажется, что все возможные стихийные бедствия мою душу сотрясают. Пожар, ураган, ливень, потоп, массовое нашествие каких-то насекомых…
«Внизу живота живут бабочки, и они просыпаются, если… Когда нам хорошо! Ну, вот твой краш оказывается рядом и…», – врывается в мой воспаленный мозг голос Сони.
Нет-нет, это не они!
У меня ничего такого быть не должно.
Как только дыхательная функция восстанавливается, какой-то черт подбивает меня повернуть голову. Соблазн очень сильный. Невыносимый. Никак не получается ему противостоять. Слезы высыхают. Легкие полностью распрямляются. Только вот сердце… Взлетает в самый верх груди. Подпирает горло. И принимается с такой силой колотиться, что меня оглушает. Слышу и чувствую, как кровь стремительно циркулирует по организму. Дыхание становится частым и поверхностным. Я… Я смотрю на Чарушина. Так близко, что могу разглядеть каждый пробивающийся волосок на его подбородке и над губами. Так близко… Боже… Жадно, отчаянно и безнаказанно впитываю каждый миллиметр. То, как подрагивают его брови, как трепещут ресницы, как расширяются ноздри, как минимально, едва различимо, двигаются губы. Я могла бы лежать так вечно. Ощущать запах, твердость и обжигающее тепло его сильного, так не похожего на мое, тела.
