Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
— У нас сегодня, сударь, будут окуни, бекасы и блинчики; уж, поверьте на слово, нигде вам таких блинчиков не едать, как дома, — заявила Мариотта с лукавым и торжествующим видом, любуясь скатертью белее снега горных вершин.
После обеда, когда старуха тетка снова взялась за нескончаемое свое вязанье, когда явились герандский кюре и кавалер дю Альга, предвкушая прелести ежевечерней мушки, Каллист отправился в Туш под тем предлогом, что ему якобы необходимо вернуть Фелисите письмо Беатрисы.
Клод Виньон и мадемуазель де Туш еще не вставали из-за стола. Великий критик был и великим гастрономом; Фелисите поощряла в нем этот порок, ибо знала, что, потакая слабостям мужчины, женщина приковывает его к себе. Уже внешний вид столовой, обстановка и убранство которой обогатились за этот месяц новыми приобретениями, свидетельствовал о том, с какой гибкостью и быстротой женщина умеет приноровиться к положению и характеру, к страстям и наклонностям мужчины, которого она любит или хочет полюбить. Обеденный стол являл собой богатое и блистательное зрелище. Здесь было все, что предлагает к услугам светского общества современная роскошь, которой промышленность дарит все свои усовершенствования. Родовитое, но бедное семейство Геников не знало, с каким соперником оно имеет дело и какое состояние требуется для того, чтобы состязаться с серебряной посудой, переделанной по последней парижской моде; с фарфором, который, по мнению хозяйки, пригоден был только в сельском уединении; с камчатными скатертями и салфетками, с позолоченными вазами, с безделушками столового убранства, с умением искусного повара. Каллист отказался от ликера, который подали в великолепном деревянном поставце, похожем на церковный ковчежец.
— Я принес письмо, — сказал Каллист, с наивным хвастовством поглядывая на Клода, медленно цедившего заморский ликер.
— Ну, а что вы о нем скажете? — спросила мадемуазель де Туш и перебросила письмо Виньону, который не спеша принялся читать, прихлебывая из рюмки.
— Скажу... что парижанки на редкость счастливы, вокруг них столько гениев, которых они могут обожать и которые любят их.
— Вот как, — смеясь, возразила Фелисите. — Оказывается, вы простодушны, как деревенская пастушка. Неужели вы не поняли, что Беатриса уже охладевает и что...
— Это чувствуется в каждой строчке! — ответил Клод Виньон, не дочитав даже первого листка. — Разве человек, если только он действительно влюблен, замечает свое положение? Бывает ли он таким проницательным, как маркиза? Рассчитывает ли он? Так тонко во всем разбирается? Наша милая Беатриса привязана к Конти своею гордыней и осуждена любить его вопреки всему.
— Бедная женщина! — вздохнула Фелисите.
Каллист пристально глядел на роскошное убранство стола, но ничего не видел. Прекрасная дама в фантастическом наряде, нарисованном нынче утром Фелисите, вставала перед ним в сиянии своей прелести; она улыбалась ему, она медленно обмахивалась веером; а другая ее рука, выходящая из кружевного обшлага и пурпурного бархата, пряталась, ослепительно белая и тонкая, в тяжелых складках великолепного платья.
— Значит, вам придется ею заняться, — сказал Клод Виньон. с сардонической улыбкой взглянув на Каллиста.
Каллиста оскорбило слово «заняться».
— Не сбивайте с толку наше дорогое дитя, подобные интриги не для него. Ваши шутки опасны. Я знаю Беатрису, она не может быть непостоянной, у нее возвышенная душа, да к тому же и Конти будет здесь.
— Ara! — насмешливо воскликнул Клод Виньон. — Ревность заговорила!
— Надеюсь, вы шутите? — гордо спросила Фелисите.
— Нимало. Вы чрезвычайно проницательны, редкая мать могла бы сравниться с вами, — ответил Клод.
— Да разве это возможно? — произнесла де Туш, указывая на Каллиста.
— А почему бы и нет? — возразил Клод. — Они прекрасно подходят друг другу. Она на десять лет старше его, а он похож на юную деву.
— Однако эта «юная дева», сударь, дважды понюхала пороху в Вандее. Если бы нашлось двадцать тысяч таких девиц, то...
— Я воздаю вам должное, — сказал Виньон, — и заранее отпускаю ваши грехи, что мне, впрочем, гораздо легче, чем вам отпустить бороду.
— У меня есть шпага, которая сбривает слишком длинные бороды.
— А у меня способность отбрить любого эпиграммой, — ответил, улыбаясь, Виньон, — мы оба с вами французы, как-нибудь сговоримся.
Мадемуазель де Туш бросила на Каллиста умоляющий взгляд, который разом смирил его гнев.
— Почему это, — начала Фелисите, желая положить конец спору, — почему юноши вроде моего Каллиста всегда начинают свою сердечную жизнь, влюбляясь в дам на возрасте?
— А по-моему, нет чувства более наивного, более великодушного, — произнес Виньон, — это естественное следствие пленительной юности. Впрочем, что стали бы делать стареющие дамы без этой любви? Вы молоды и прекрасны и будете такой еще и через двадцать лет, при вас не страшно это говорить, — добавил критик, бросив на мадемуазель де Туш лукавый взгляд. — Во-первых, полувдовы, к которым адресуются молодые люди, умеют лучше любить, нежели молодые женщины. Юноша сам слишком похож на молодую женщину, чтобы они могли ему нравиться. Подобная страсть напоминала бы миф о Нарциссе. Помимо этого взаимного отвращения, их разделяет, на мой взгляд, присущая им обоим неопытность. Таким образом, естественно, что сердце молодой женщины может понять только тот мужчина, у которого под истинной или напускной страстью скрывается опытность; что касается женщин, то, если не говорить об особенностях женского и мужского ума, даме «на возрасте» легче удается очаровать юношу: он отлично понимает, что здесь его ждет успех, — ведь тщеславию женщины весьма льстят ухаживания юнца. И, наконец, вполне понятно, что юности свойственно лакомиться зрелыми плодами, а ими богата щедрая осень женщин. В самом деле, разве не прекрасны эти взгляды, и смелые и осторожные, при случае томные, увлажненные последними отблесками любви, такие горячие и такие сладостные? А это искусное изящество слов, эти ослепительные, золотистые, роскошные плечи, эти округлые линии, эти волнистые очертания пышных форм, эти руки все в ямочках, эта кожа, нежная, как мякоть плода, питаемого мощными соками, это светлое чело, отражающее всю полноту расцветших чувств; искусная прическа с милым ровным пробором, эта шея с великолепными складками, этот волнующий изгиб затылка, где искусство парикмахера ловко подчеркивает контраст иссиня-черных волос и ослепительно белой кожи, — во всем чувствуется переполненная чаша жизни и дерзость любви. Даже брюнетки приобретают в эту пору тона, свойственные блондинкам, цвет амбры, цвет зрелости. Такие женщины умеют показать улыбкой и словами свое знание света: они прекрасные собеседницы, они не пощадят человечество, лишь бы вызвать у вас усмешку, в них есть высокие достоинства и гордость; а как они умеют испускать душераздирающие крики, прощаясь с любовью, хотя отнюдь не собираются прощаться с ней, и будят в нас тем самым заснувшую было страсть; они молодеют у нас на глазах, до бесконечности разнообразя самые, казалось бы, безнадежно простые вещи; они кокетливо твердят о своем увядании, они опьяняются своим успехом, и это опьянение передается нам; их преданность безгранична; они слушают вас, они любят вас, наконец они хватаются за любовь, как приговоренный к смерти цепляется за какой-нибудь пустяк, связывающий его с жизнью; они напоминают тех адвокатов, которые умеют добиться полного помилования своему подзащитному, не докучая судьям; они пускают в ход все допустимые средства; словом, абсолютную любовь можно узнать только через них. Таких женщин забыть невозможно: все великое и возвышенное незабываемо. Молодую женщину очень многое отвлекает от ее чувства, а с годами это проходит, исчезает самолюбие, тщеславие, мелочность, и любовь зрелых женщин — это Луара, широко разлившаяся в устье: она необъятна, она приняла в себя все разочарования, все светлые и темные потоки жизни, и вот почему... моя юная дева молчит, — добавил Клод, видя, с каким восторженным лицом сжимает мадемуазель де Туш руку Каллиста, как бы желая отблагодарить его за то, что он вызвал Клода на хвалу, столь торжественную, что на сей раз ей можно было верить.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
