жаром речки-горючки из Елю-Чёркёчёх. Если что, решил я, перепрыгну. Не впервой! По краям трещины трава дымилась, чернела, превращалась в пепел. Вниз осыпались комья рыхлой земли. Там, где они падали в огненную кровь, до небес взлетали столбы ярких искр. Заполошно орали птицы над рощей. Снявшись с деревьев, они спешили прочь. Порскнула наутек пара зайцев – раньше я их не видел.
Кажется, на всей Осьмикрайней только мы с дядей Сарыном вели себя достойно. Ну, земля треснула. Обычное дело. Что ж теперь, человеку-мужчине «алатан-улатан!» кричать? За голову хвататься? Ага, вот и арангас. Арангас? Лезет из прорвы, старается. И не горит, зараза. А на вертлявом помосте…
Ох, рано я успокоился!
Ну да, знаю. Позор! – мастера Кытая за адьярая принял. Но это же адьярай? Вы же видите, адьярай? Самый настоящий! Рука, нога, глаз – все по одному! Нога, правда, в колене надвое разделяется, а рука – в локте. Но глаз уж точно один! Гадкий-прегадкий!
– Кэр-буу! Кэр-буу!
И как с такой громадиной совладать? Это вам не старуха-ящерица. Из лука, наверное – прямо в глаз… Где мой лук?! Нет ни лука, ни доспеха. Вот ведь пакость, ничего нет, когда надо! Должно быть, меня в Кузне недоковали. Почему?! Враг же! Адьярай! Да он меня прихлопнет, как комара!
Развалившись на помосте, ужасный гость вопил-надрывался:
– А-а, буйа-буйа-буйакам! Невеста!
– Здравствуй, Уот, – сказал дядя Сарын. – Как поживаешь?
– Невеста! Невеста! Кэр-буу!
– Давно не виделись, – гнул свое Сарын-тойон. – Усохни, пожалуйста.
Ничего себе! Они знакомы? Ну и приятели у дяди Сарына!
– Не хочу усыхать! – ощерился адьярай Уот. – Не хочу!
Зубы у него были – мама моя! Быка сожрет, кости разгрызет.
– Сам усыхай!
– Я только что усох. Теперь твоя очередь.
– Не хочу усыхать! Жениться хочу! Невеста!
– Я тебя очень прошу…
– Давай, обещал!
Дядя Сарын вздохнул:
– Совсем ты дурачок стал, Уот. Дочка у меня едва-едва родилась. Нельзя тебе большому, тебе сильному…
– Большой! Сильный!
– Нельзя на ней маленькой жениться. Усыхай, поговорим.
– Можно! Обещал!
– Ты помнишь, что я обещал, Уот?
– Помню! Уот Усутаакы[26] всё помнит. Голова – во! Как котел!
– А я забыл. Напомни мне, будь добр.
– Невесту обещал! Давай!
– Плохо напоминаешь, громко очень. Я тебе невесту при каком условии обещал? Если ты регулярно усыхать будешь. А ты не усыхал, я же вижу. И сейчас не хочешь, споришь со мной. Куда тебе такому жениться?
До меня с опозданием дошло: Сарын-тойон говорил с адьяраем, словно с ребенком-несмышленышем. Я когда совсем мелкий был, мама мне: «Надень штаны, Юрюнчик. Без штанов тебя засмеют.» А я: «Не хочу-у-у штаны! Не бу-у-у!..»
– Не хочу, кэр-буу! Свадьба! Невеста!
– Дочка маленькая. А ты не усыхал…
– Свадьба! Гулять будем! Кумыс пить будем!
– Никакой свадьбы. Усохни сначала. Хочешь, я тебе сыграю?
Я позавидовал терпению дяди Сарына.
– Не отдашь? Заберу! Тебя убью, невесту заберу!
Только что Уот Усутаакы лежал, развалясь на помосте – и вот он уже на земле. Увеличиваясь в размерах, адьярай обрастал ржавым металлом. Шапка превратилась в шлем, грудь скрыл панцирь, в раздвоенной лапище объявился кривой иззубренный болот и палица-чомпо. Опустевший помост зашевелился, как живой, выпростал скользкие щупальца…
– Уот, прекрати!
Дядя Сарын повысил голос:
– Усохни!
– Ар-дьаалы, арт-татай! Убью, заберу!
Вот и прозвучало: убью! Вот и громыхнуло: заберу!
Плохой Уот. Плохой Уот.
Очень плохой Уот.
Ды-дын, ды-дын, ды-дын! Адьярай стоит, а земля трясется. Что такое? Кто-то снизу лезет?! Нет, не снизу. Это Мюльдюн. Спешит, торопится. На бегу растет-вырастает. Словно в десять раз быстрее приближается. Броней блестит, колотушкой машет. Сейчас как даст Уоту! А я добавлю. Вот он, доспех – на мне! Меч, щит…
– Дядя Сарын! Он тебя не убьет!
– Не заберет!
– Мы тебя защитим!
– Мы убьем! Его убьем!
– Да уймитесь вы!
Дядя Сарын кричит. Ну да, испугался. Не бойся, дядя Сарын, мы тебя спасем!
– Усыхайте, идиоты! Боотуры! Усыхайте все!
– Убью, заберу!
– Убьем, защитим!
– Усохните! Я тут хозяин! Я вам приказываю!
Послушал его Уот, как же! А мы с Мюльдюном что, дурачки? Мы усохнем, а Уот нас убьет. Обычное дело. Адьяраи – они такие. Подлые. Нетушки! Мы сами его убьем! Плохой адьярай! Очень плохой! Где мой лук?
– Как же вы все мне надоели…
Дядя Сарын маленький. Оружия у дяди Сарына нет. Доспеха нет. Ничего нет. Уот его одним пальцем раздавит. Не раздавит! Мы не дадим!
– Видит бог, я этого не хотел.
Дядя Сарын открыл глаза.
6. Два раза праздник
Тогда я еще не знал, каким разным бывает Сарын-тойон. Собственно, я и сейчас об этом не знаю. И никогда не буду знать доподлинно.
Юрюна Уолана, как вы помните, ничему не учили.
Меня тоже, если не слишком задумываться, можно счесть разнообразным. Маленький сильный, большой сильный, большой вооруженный сильный. Но эта вся разница – вовсе и не разница. При желании ее легко свести к одному и тому же. А у дяди Сарына… Вероятно, и у него всё сводится в одну линию – еще легче, чем у меня. Просто я сводить не умею. Рвать и метать – да, а сводить – нет. Вспоминая тот день, я сперва вижу могучего косматого старика с раскаленными добела веками – они свисают до подбородка, и по ним спешат-торопятся муравьиные письмена. Старика, чей визг пронзает небеса и землю, а бесплотные руки не знают преград и расстояний. Следующий дядя Сарын на него ни капельки не похож. Молодой, прежнего роста, он не визжит и никуда не тянется. Он стоит и переводит взгляд с Уота на Мюльдюна. Глаза его открыты, а мой брат и буйный адьярай…
Я помню это так.
Мюльдюн не добегает до Уота. Он спотыкается и падает. Левая нога Мюльдюна усыхает, а правая остается здоровенной, боотурской. Уот пыхтит, кряхтит, ухает филином – смеется над Мюльдюном. Это длится бесконечно: адьярай хохочет и не может остановиться. Слезы из гла́за, слюна из пасти. Морда – как задница после ремня: багровая с просинью. Зубы лязгают, из глотки несется: «Хыы-хыык, гыы-гыык!» От хохота адьярая скручивает в три погибели. Хохот – силач из силачей, что ему какой-то жалкий адьярай?
Я забываю, что собирался стрелять в Уота.
Мюльдюн встает. Ноги у него снова одинаковые: не большие, не маленькие – серединка на половинку. Сам Мюльдюн – громадина в броне. Одинаковые ноги его почти не держат. Мой брат взмахивает колотушкой. Она выскальзывает из пальцев, катится по склону сопки. Мюльдюн забывает про Уота, ковыляет за своей драгоценной колотушкой – надо подобрать. Вот позарез надо, и всё. Смех отпускает Уота, адьярай тупо озирается по сторонам. Кажется, его берут сомнения: «Зачем я здесь?» Панцирь на Уоте прохудился: тут есть, там нет. В прорехи видно голое тело. Оно, могучее тело, бурлит кипятком, вздымается забродившим молоком, опадает. Рук у адьярая две, но обе, скажем прямо, худосочные. Уот роняет меч и палицу, шлем его превращается обратно в шапку. С шапки сыплются хлопья ржавчины – точь-в‑точь осенние листья. Ржавчина попадает Уоту в нос. Он чихает, по округе идет звон да гул.
Птиц давно и след простыл.
Позади адьярая извивается его арангас. Вместо столбов и жердей – корни, змеи, не разобрать. Мюльдюн догоняет колотушку, поднимает, замахивается на арангас. Тот удирает в трещину, под землю, но разлом уже затянулся. Живой помост ползет, пятится. Мюльдюн лупит колотушкой, промахивается. Правая рука моего брата усыхает, он опять роняет колотушку. Арангас деревенеет, кособочится, щетинится щепками, как ёж иголками.
А Уот чихает и чихает. С каждым чихом адьярай усыхает на крошечную чуточку.
– Дядя Сарын!
Я хочу спросить, что это с ними: с братом и с Уотом. Я не успеваю, потому что Сарын-тойон оглядывается на меня. Глаза у него – две черные дыры, хуже всякой Елю-Чёркёчёх. В дырах роится таежный гнус, вспыхивает искрами. Гнус летит ко мне: уй-юй-юй! Жжется! Искры? Уголья! Облепляют лицо, лезут под доспех. Жалят, вгрызаются. Земля уходит из-под ног, голова идет кру́гом. Тело горячее, по башке лупит молот. Должно быть, я распяленный лежу у мастера Кытая на наковальне. Молот хитрый, лупит не снаружи – изнутри. В голову, в грудь, в спину – плющит, корежит, перековывает…
Плохой! Убью! Кто плохой? Где? Что значит – плохой? Забыл… Вот этот – плохой? Или тот? Подскажите! Этот плохой? Тот хороший? Наоборот? Как этого зовут? Не помню… Ничего не помню! А как зовут меня?!
В ушах – шепот: «Усыхай, Юрюн, усыхай…»
Юрюн! Меня зовут Юрюн!
«Легче будет… Усыхай…»
Не хочу усыхать! Не бу-у-у…
Сопротивляюсь. Как в Кузне. Мне больно, но терпимо. По сравнению с Кузней – плюнуть и растереть. Хуже другое: между ушами копошится клубок червяков. Левый глаз видит, правый – не видит. Руки-ноги то бревна, то веревки. Кишки лезут через глотку. Падаю, Юрюн в Юрюна. Растворяюсь, исчезаю. Сам себя съел,
