умереть, — бездумно выпаливаю на одном дыхании.
— Да ладно тебе, не паникуй.
— Слушайте, они убирают столик рядом с нашим, но вам ни за что нельзя туда садиться. И на любое другое место, откуда нас будет видно. И не смейте подойти поздороваться или просто смотреть в нашу сторону. Умоляю.
— Хорошо, успокойся, Лора. Иди, садись уже. Мы не станем подглядывать, — успокаивает мама.
Я уже прокручиваю в голове разговор, который, несомненно, ждет меня после этой случайной встречи.
У нашего столика залпом выпиваю стакан воды — настолько элегантно, насколько возможно, — и возвращаюсь к своей попытке очаровать. Мне удается расслабиться, лишь убедившись, что родителей усаживают у другой стены. К их чести, они даже не смотрят в мою сторону. № 4 любезно интересуется, как я.
— Да все отлично. Просто еще не готова обсуждать что-то с мамой, хотя и спалилась. Но не хочу ничего никому объяснять.
— А почему ты должна что-либо объяснять? — спрашивает он с неподдельным изумлением.
— Хороший вопрос. Мне всю жизнь кажется, что я должна перед кем-то отчитываться. И совершенно неважно, сколько мне лет. Все равно буду пытаться сделать все, чтобы мама считала, что я правильно поступаю, — отвечаю.
— Почему твое свидание может навести ее на мысль, что ты делаешь что-то не так? — спрашивает он.
— Она считает, что слишком рано, что, возможно, я поступаю опрометчиво, что еще не могу рационально мыслить. Мне бы хотелось, чтобы меня это не волновало так сильно, — тоскливо объясняю ему.
№ 4 смотрит на часы и замечает, что мы сидим больше двух часов и пора освободить столик. Когда приносят счет, он достает хрустящую стодолларовую купюру и решительно отмахивается от моей сумки, за которой я было потянулась. Я благодарю его за приглашение и за то, что мы успешно довели свидание до конца.
На улице все еще идет дождь, поэтому мы осторожно спускаемся по скользким ступенькам и поспешно укрываемся под козырьком. Интересно, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к неловкому моменту прощания? Мы пытаемся придумать, как добраться до машин не промокнув, и наконец, когда замолкаем, он обнимает меня и говорит, что был рад познакомиться. Объятие длится достаточно долго, чтобы я уловила свежий аромат мыла и ощутила крепость мышц под тонкой футболкой. Я мешкаю, вдыхая его запах, а когда отстраняюсь, наши лица оказываются так близко, что ему удается наклониться и поцеловать меня. Руками обхватываю его за шею, притягивая к себе, и он снова целует меня. Отпрянув друг от друга, мы понимаем, что стоим прямо перед окнами кухни, где работают по меньшей мере восемь человек.
— Кажется, мы устроили им неплохое шоу, — с этими словами он снова целует меня. На этот раз я не закрываю глаза и слежу за каждой парой ног, проходящей мимо нас по ступенькам, в страхе, что они могут принадлежать родителям.
— Может, отойдем в сторону, чтобы не быть у всех на виду? — предлагаю, и мы так и поступаем. Ощущаю себя подростком, будто и не прошло тридцати лет с того момента, когда я занималась сексом в подвале родительского дома, молясь, чтобы нас не поймали.
— Ну что, дети сегодня с тобой? — спрашиваю, пытаясь вернуть свой шарм.
— Нет, — отвечает он. — Хочешь зайти?
Я с готовностью киваю, и мы под проливным дождем мчимся к нашим машинам, чтобы я могла поехать за ним.
По дороге звоню Лорен.
— Как все прошло? Он тебе понравился? Выкладывай, — просит она.
— Мы еще не закончили, но я столкнулась с родителями, и это было так себе. Сейчас еду к нему.
— Обожаю тебя, — смеется она. — Ты так мило и невинно выглядишь, но всегда добиваешься своего.
Я обещаю перезвонить позже, чтобы она знала, что со мной все в порядке. Мы заезжаем на длинную подъездную дорожку, пока не добираемся до большого дома в стиле ранчо, в стороне от дороги, наполовину в пригороде, наполовину в деревне, с бассейном на заднем дворе.
№ 4 придерживает для меня дверь, и, конечно, навстречу несутся две собаки. Два маленьких (к счастью) и милых мопса. Они храпят и фыркают, и я подпрыгиваю от радости, когда он гонит их из дома и закрывает дверь. Прогресс налицо: собака в комнате — собака в коридоре — собака во дворе. Он проводит меня по дому — наполовину холостяцкая берлога, наполовину семейный очаг. Кажется, дом никак не решит, каким ему быть. Возможно, это зависит от жильцов. Спальня — в просторной мансарде. Гигантская кровать застелена простым коричневым пледом, усеянным собачьей шерстью.
Мы останавливаемся у постели. Экскурсия закончена, повисает тишина. Он целует меня, пока я стягиваю через голову майку и снимаю шорты, оставшись в нижнем белье. Он тоже раздевается — мне не терпится увидеть, какие у него руки, грудь и плечи. Мне еще ни разу не доводилось бывать с таким мускулистым и безволосым мужчиной, и я с наслаждением касаюсь его кожи, теплой и гладкой. Он легко подталкивает меня, пока я не отступаю и не сажусь на край кровати. Извинившись, что не ожидал гостей, он откидывает плед и обнажает простыни: мятые, но довольно чистые, если не придираться, а я привередничать не стану. За последние несколько недель это уже третий мужчина, который оправдывается, что не готовился к визиту. Видимо, мои спутники готовы поцеловаться на прощание и разойтись — я же не хочу этим ограничиваться и не отступаюсь.
Забравшись на меня сверху, он ласкает меня и спускается ниже, пока его рот не оказывается у меня между ног. Он поднимает на меня глаза, и его лицо озаряет мальчишеская улыбка:
— Ты хорошо следишь за собой.
В ответ лишь улыбаюсь: я и правда слежу за собой. Если и есть какая-то польза от бушующего во мне гнева, так это то, что я тренируюсь так, словно просто горю этим, и пот — единственное, что может меня затушить. Чем больше гнева мне удается выплеснуть в тяжелых физических упражнениях, тем меньше вероятность того, что позже я выплесну его в страшных сообщениях Майклу. Купив год назад мне велотренажер, он и не подозревал, как сильно это выручит его самого.
№ 4 тянется за презервативом, который, должно быть, успел незаметно спрятать под подушкой, и я наблюдаю, как он натягивает его на свой пенис. Эта часть полового акта всегда казалась мне самой неловкой: должна ли я помогать с презервативом, смотреть, как он надевает резинку, или же отводить взгляд в сторону? В мужчине, натягивающем презерватив, есть что-то уязвимое, поэтому я предпочитаю не вмешиваться. Но вдруг это дурной тон?
Наши тела лоснятся от пота:
