сучьев, нижний конец его (то есть корпи) в нижнем мире, а верхний конец пророс в верхний третий мир. Птица с луновидными крыльями, поднимаясь с земли, никогда не садится на его вершину. Когтистые звери, цепляясь, не могут (по нему) подняться. На вершине железного тополя есть белое эрдине (сокровище), оно умерших поднимает, угасших зажигает…
Если золотой тополь есть прибежище всякой живности и осеняет землю ветвями, то железный тополь в земле Дьелбегеня — почти полная его противоположность. Можно было бы сказать, что это — мертвое дерево, такой же символ чужого мира, как обгоревший черный пень, если бы не одна деталь. Сокровище, хранимое на вершине железного тополя, — источник жизни. Здесь не уточняется, что это за сокровище. Но фольклор тюркских народов Сибири хорошо знает сюжет о выкармливании младенца (шамана, богатыря) деревом. Вспомним, как в алтайском эпосе говорится, что младенца вскармливают своим соком березы. В якутских сказаниях из дерева сочится илгэ — желтая или молочно-белая жидкость. Как мать, дерево кормит «молоком». Наверное, сродни этому волшебному илгэ и та драгоценность, что хранится на вершине железного тополя. Народная мысль полагает, что даже в земле чудовищ дерево не может быть мертвым и оставляет хотя бы минимум живого начала.
Путешествие шамана к Ульге-ню (рисунок алтайского шамана).
Путь начинается в левом нижнем углу от шалаша, построенного в виде односкатного навеса. Он идет мимо привязанной жертвенной лошади. За жертвенником со шкурой лошади на шесте шаман поднимается на небо по дереву-лестнице. На первом ярусе живет Погдыган, а рядом с его жилищем с посохом в руке стоит Кочо-кан. Далее на пути шамана возникают препятствия (зыбучие пески). Вверху — Ульгень, окруженный солнечной аурой, рядом с ним — его посол.
В образе священного дерева многое объясняет то «место», где (вернее, откуда и куда) это дерево растет. Взглянем еще раз на рисунок шамана Танашева — там на земле человека и во владениях Дьер-су (в среднем мире) есть деревья. Одно торчит из дымового отверстия юрты, где идет камлание, другое растет из «пупа Земли и Неба». Третье дерево — уже в небесной сфере: его верхушка торчит из дымохода юрты творца. Дереву как будто тесно в одном пространстве. Так оно и есть, но здесь интересна роль, которую играют отверстия: дымоход, пасть ада, «пуп Земли и Неба» (последний с некоторой натяжкой можно тоже причислить к отверстиям), земная щель и т. д. Дерево соединяет входы и выходы неба и земли. К их числу следует отнести и очаг в жилище — нередко в сказаниях шаманка уходит в нижний мир через очаг, а возвращается из мира иного, спускаясь в образе птицы в дымовое отверстие. Для той же цели, как уже говорилось, в специально построенном шалаше устанавливали вкопанное деревце, и вершина его торчала наружу. Если эпическое дерево растет из бездонной ямы (пасть ада), то во владениях духа земли-воды мы видим противоположную картину: дерево тянется к небу с крутого бугра (яма наоборот). Дерево, как дорога, ведет шамана, служит своеобразным каналом связи между мирами.
Функционально все входы-выходы равны, их отличают разве что «масштабы». Мироздание строится по принципу матрешки: в сердцевине — самый маленький и обжитой мир, снаружи — чуть больший и т. д. По своему устройству они мало чем отличаются. Поэтому и множественность входов-выходов довольно условна. Самый малый мир — жилище человека. Кроме входа-выхода для человека (дверь) оно имеет еще два, расположенных напротив друг друга: ямку очага и круг дымового отверстия. В масштабах всего среднего мира им соответствуют «пуп Неба и Земли» с деревом на вершине и земное отверстие (рот земли, пасть ада). В конце концов все небесные отверстия как бы совмещаются, равно как и противолежащие земные. Потому и три дерева на рисунке шамана Танашева суть разные варианты изображения одной оси, пронзающей мир по вертикали. Из сказанного становится понятно, почему верх и низ (небеса, мир иной) начинаются уже за пределами жилища, сразу за крышей и под поверхностью земляного пола.
Вернемся к вопросу о ветках березы, что торчат на алтайской свадьбе из дымового отверстия аила. Не служат ли они знаком, маленькой копией того самого мифического древа, которое связывает все миры? Во время свадьбы вполне уместна манифестация тех сил, что ответственны за жизнь на земле. Прежде во время жертвоприношения можно было увидеть и другую реплику животворящего дерева: две тонкие березки, _ соединенные белым волосяным шнуром, на котором висели цветные ленты и несложные фигурки, вырезанные из материи или шкурки зайца. Эти деревца назывались так же, как и мифическое дерево шаманов и сказителей: бай кайын (богатая, или, точнее, священная береза). Два деревца, связанные в одно целое, — чем не модель брака, который соединяет воедино двух людей? Та же идея воспроизводится в конструкции свадебной занавески кöжöгö. Быть может, это дерево-мать и дерево-отец? Или символическое изображение двух деревьев-предков, давших начало человеческому роду? У хакасов в прошлом веке записана легенда о двух деревьях — мужчине и женщине. И было это тогда, когда люди родились от отца Ульгеня и матери Умай… Намек на то, что сами деревья и есть названные божества, вполне прозрачен.
В самом деле, есть ли в алтайской природе другой объект (хотя само слово «объект» применительно к дереву звучит явным диссонансом), дающий столь богатую пищу для размышлений о постоянстве и изменчивости, о времени и пространстве, как дерево? Это идеальный образ природной, ритмично возобновляемой жизни, это одновременно и компас, и календарь. И не кажется странным взаимное уподобление человека и дерева. Можно предположить, что в древности у каждого человека был свой двойник в сообществе деревьев. Отголоски таких представлений сохранились в шаманизме. Считалось, что, когда рождался человек, предназначенный в шаманы, наравне с ним в мифическом мире росло и его личное дерево. А после рождения близнецов родители приносили в дом ветку дерева с развилкой на конце. Каждое ответвление обозначало одного из близнецов. Если один ребенок умирал, его веточку отламывали. Не случайно существовал обычай сажать на могиле человека деревце.
