с психикой», то есть учение о психическом, основанное на допущении об автономном психическом принципе. Непопулярность такой затеи не должна нас смущать, ведь допускать существование «духа» ничуть не более фантастично, чем допускать существование «материи». Поскольку у нас нет ни малейшего представления о том, как психическое может вырасти из физического, но при этом мы не в состоянии отрицать реальность психических событий, то ничто не препятствует нам выдвинуть прямо противоположное предположение – что психическое возникает из духовного принципа, столь же недоступного пониманию, как и материя. Разумеется, это не современная психология, так как сегодня принято попросту отвергать такую возможность. Значит, к лучшему или к худшему, нам придется вернуться к рассуждениям наших предков, которым мы обязаны своими знаниями.
Согласно древнему представлению, душа есть жизненная сущность тела, дыхание жизни или разновидность жизненной силы, которая в миг рождения или при беременности обретает пространственное и временное измерения, а с последним вздохом вновь покидает бренное тело. Сама душа есть некая сущность, она обладает бытием до телесного воплощения и после, а потому считается вечной и бессмертной. С точки зрения современной научной психологии такое представление является сугубо иллюзорным. Но раз мы не намерены вдаваться в какую бы то ни было «метафизику», даже в ее современном изводе, стоит изучить это проверенное временем суждение без предрассудков и проверить его эмпирические обоснования.
Те имена, которыми люди выражают свой опыт, зачастую оказываются крайне содержательными. Каково происхождение слова «душа»? Немецкое Seele, как и английское soul, восходит к готскому saiwala и древнегерманскому saiwalo, а те, в свою очередь, этимологически можно связать с греческим aiolos («подвижный, мерцающий, сверкающий»). Греческое слово psyche также обозначает мотылька. Слово saiwalo имеет общий корень с древнеславянским словом «сила» [73]. Эта взаимосвязь проливает свет на первоначальное значение слова «душа»: движущая или, лучше сказать, жизненная сила.
Латинские слова animus («дух») и anima («душа») являются однокоренными с греческим anemos («ветер»). Другое греческое слово для обозначения ветра, pneuma, можно перевести и как «дух». В готском встречается слово us-anan («выдыхать»), в латинском anhelare («тяжело дышать»). На древневерхненемецком языке выражению spiritus sanctus («святой дух») соответствует atum («дыхание»). В арабском языке rih – это «ветер», а ruh – это «душа, дух». Схожее родство связывает греческое psyche с psychein («дышать»), psychos («холодный»), psychros («холодный, студеный») и «physa» («меха»). Эти совпадения ясно показывают, что на латыни, греческом и арабском языках душа тесно увязывалась с представлением о движении воздуха, о «стылом дыхании духов». Вероятно, в том и заключается причина, почему первобытный человек тоже наделяет душу невидимым, несомым ветром телом.
Вполне понятно, что, поскольку дыхание есть признак жизни, оно воспринимается как сама жизнь, как движение и как жизненная сила. Согласно другому первобытному воззрению, душа есть огонь или язык пламени, ведь источаемое тепло также является отличительным признаком жизни. Любопытно, но и показательно, что первобытное воззрение отождествляет душу с именем. Человеческое имя есть душа индивидуума, отсюда берется обычай присваивать имя предка и тем как бы воплощать его душу в новорожденном. По сути, мы видим, что эго-сознание признается как выражение души. Нередко душа также отождествляется с тенью, отчего будет смертельным оскорблением наступить на чью-либо тень. По той же причине опасен полдень, час призраков в южных широтах, ибо тень становится совсем короткой, и это ставит жизнь под угрозу. Еще тень содержит в себе идею, которую греки выражали словом synapodos («тот, кто следует позади»): так передавалось ощущение неуловимого присутствия жизни, равносильное мнению, что души умерших обращаются в тени.
Эти замечания помогают понять, как первобытные люди представляют себе душу. Психическое видится им источником жизни, перводвигателем, призрачной сущностью в объективной реальности. Поэтому они умели взаимодействовать с душой: та обретала собственный голос, потому что была сама по себе – не дикарь и не его сознание. Психическое для первобытного опыта, в отличие от нашего, не есть эпитома всего субъективного и покорного воле; это объективность, самостоятельность и собственная жизнь.
Такая точка зрения совершенно обоснованна эмпирически, поскольку не только для первобытного, но и для цивилизованного человека психические явления имеют объективную сторону. Во многом они неподвластны нашему сознательному управлению. Например, мы не в силах справиться с большей частью наших эмоций, не можем мгновенно превратить дурное настроение в хорошее, не можем призывать или прогонять сновидения. Даже самого разумного человека порой могут одолевать мысли, от которых не избавиться никакими предельными волевыми усилиями. Безумные фокусы нашей памяти иногда повергают нас в беспомощное изумление, а поток мышления в любой миг способен прервать нежданные фантазии. Мы верим, что являемся хозяевами в собственном доме, ибо хотим себе польстить. Но на самом деле мы в пугающей степени зависим от надлежащего функционирования бессознательной психики, и нам приходится верить в то, что она нас не подведет. Когда мы изучаем психические процессы в сознании невротиков, кажется откровенно нелепым, что психолог вправе уподобить все психическое одному только сознанию. А ведь хорошо известно, что психические процессы у невротиков почти не отличаются от аналогичных процессов у так называемого нормального человека (к слову, кто сегодня смело скажет, что не страдает неврозом?).
При таком положении дел мы можем достаточно уверенно признать, что древнее представление о душе как об объективной реальности вполне оправданно; это нечто самостоятельное и потому капризное и опасное. Следующее допущение – что эта сущность, таинственная и устрашающая, есть одновременно источник жизни – тоже понятно с точки зрения психологии. Опыт подсказывает, что восприятие «Я», то есть эго-сознание, вырастает из бессознательной жизни. Психическая жизнь маленького ребенка протекает без выраженного эго-сознания, потому-то первые годы жизни практически не оставляют следов в памяти. Но откуда берутся все эти яркие и полезные проблески разума? Каково происхождение восторга, воодушевления и прочих возвышенных жизненных чувств? Первобытный человек улавливает в глубинах своей души истоки жизни, живительная сила души его бесконечно потрясает, и потому он верит во все, что затрагивает душу – во всевозможные магические обряды. Для него душа есть сама жизнь. Он не мнит, будто управляет ею, но чувствует, что зависит от нее во всех отношениях.
Пусть идея бессмертия души кажется нам почти бессмысленной, для дикаря в ней нет ничего экстраординарного. В конце концов, душа – нечто особенное. Для всего остального сущего требуется место в пространстве, а душа не имеет такого места. Конечно, мы предполагаем, что мысли бродят у нас в головах, однако по поводу чувств уже не так уверены, ибо они, скорее, должны обитать где-то в области сердца. Ощущения и вовсе распределены по всему телу. Мы считаем вместилищем
