хотел чтобы он хоть раз обернулся к нам. Так мы с Полугопом остались вдвоём.
Что-то произошло с Полугопом. Он как будто изменился. Он замкнулся в себе. Его стёб и подколы пропали. Он стал какой-то тихий и спокойный. Не заносчивый. Всё время находился в своих мыслях. Ему наверное как и мне не хватало Саньки. Ведь Санька был душой компании он любил «потарахтеть» рассказать какую-нибудь угарную историю или ржачный анекдот. Даже сама комната вдруг померкла в тишине. Из окон сквозило холодом чего мы раньше не замечали. Темнота нависла над нами. Мы с Димкой перестали здороваться избегали всякого разговора. К нам за это время так никого и не подселили. Димка перестал закидываться насраем. Но при этом он начала белить. Белил он много и сильно. Изредка он и мне наливал но я отказывался почему-то капля не лезла в рот.
Часто мне стали сниться кошмары. Мне снились Чапаев пожирающая оленей. Мне снился блюющий Сучий Потрох. Мне снились усы Моржерожа. Мне снились сисюхи Сони. Мне снились Бабаклавы с тазами. Мне снился печальный Санька склоняющийся над мёртвым телом Петровича. Кошмары были непонятны и ужасны.
Я часто начал просыпаться средь ночи и заставал Димку курящего возле окна. В этом окне всегда горел фонарь. Столько тоски было в человеческой фигуре и в этом фонарном свете. Что Полугоп высматривал там в окне я не знал и не желал знать. Я тихонько переворачивался на другой бок и засыпал.
Я прошёл практику. Написал дипломную работу о труде егеря и готовился к госам. Я был чересчур близок к своей заветной мечте. Ещё две недели и я буду работать егерем. Жить в срубной избе. Каждое утро вставать с зарёй. Обходить лесную чащу. Вдыхать свежий воздух. Слушать пение птиц и кормить с ладони оленей гладить их по холке и слушать их мирное жующее урчание.
К нам всё чаще стал наведываться Славка Затвор этот ветеран первой мировой войны потому что всё чаще Полугоп начал белить. Они белили молча. А Затвор изредка вздыхал: «Н-да-с грабли!» Он ночевал у нас и громко вонял.
Однажды Полугоп разбудил меня. У него было по-дурацки счастливое лицо. Он безумно улыбался и хихикал в ладонь. Я спросил его что случилось? А он мне сказал чтобы я пошёл и посмотрел на Славку Затвора. Мне стало любопытно и я пошёл посмотреть на Славку Затвора. Рожа Славки была разрисована хуями и матюками. А рядом со мной стоял Димка и радовался своей проделке.
Что удивительно Славка Затвор так и не узнал об этом. Он вероятно один из тех людей на всей планете который никогда не гляделся в зеркало. Да чего уж там если он вообще за собой не следил. У него до плеч отросли волосы. А борода с засохшими ошмётками еды разрослась до пупа. Он к нам так и приходил неопрятный с разрисованной рожей. Ну а мы с Полугопом привыкли к этому.
Я готовился ко второму госу первый сдал на пять. Полугоп совсем лишился рассудка белил каждый день. Иногда он лез ко мне драться. Всё хотел мне показать какие-то борцовские приёмы. Всё чаще он стал пропадать то на два дня то на трое суток. Он приходил злой избитый в разорванной одёже. Я говорил ему чтобы он бросил белить а то вон ведь как. Но он смотрел на меня диким волком. И я оставлял его в покое.
И вот однажды с Димкой случилась беда. Как и следовало ожидать Полугоп допился до «белочки». Ему виделись зайцы. Он где-то раздобыл топор сначала играл на нём как на балалайке спевал тюремные песни а потом начал носиться по комнате и махать топором налево и направо в щепки рубя тумбочки и табуретки. Потом он угомонился сел за истерзанный стол и рубанул себе левую руку. Полугоп заорал диким матом и рухнул на пол. Не мешкая я бросился к Чапаеву чтобы она вызвала «скорую».
Когда я постучал к ней в дверь она встретила меня на пороге с недовольной рожей и в бигудях. От неё несло потом а изо рта таранило чесноком. Из-за её плеча выглядывал синий голый Кшефежд. Она как обычно воткнула руки в боки и спросила меня чего дескоть мне от неё надо? Я сказал что Димка Полугоп вскрылся. Надо в «скорую» звонить. «Кутак-петек! То понос то простатит!» — проворчала она и двинулась к телефону.
Через тритцать минут прибыла бригада «скорой помощи». Из «буханки» вылезли двое фельдшеров: один был мужчина лет сорока с хмурой уставшей рожей и молодая девчушка она вечно зевала. «Где консерва?» — пробурчала фельдшер. Мы с Чапаевым проводили их в нашу комнату. По дороге я спросил зевающую девчушку что такое «консерва»? А она недовольно ответила что он фельдшер так называет самоубийц которые вскрывают себе вены. Одним словом профессиональный жаргон. Но увидев вместо консервы воющего Полугопа с размозжённой кистью фельдшер поднял дикий ор. Он возмущался что его достали всякие долбанутые алкаши которые дескоть возомнили себя пупами земли которые всё время хотят себя уработать. Мол ему обрыдло сюда ездить по несколько раз на дню: то «белочки» у них то вскрываются то вешаются то калечат себя. «Заманали вы!!! — шумел фельдшер брюзжал слюной оказывая Полугопу медицинскую помощь. — Кода жи вы за бошки-та возьмётесь?! А?! Придурки грёбаные?!» Что интересно всё это время он осуждающе смотрел на меня как будто я был в чём-то виноват.
Они с зевающей девчушкой подняли за подмышки плачущего Полугопа и повели его Димку по коридору. Фельдшер всё сокрушался и верещал что больше никогда в своей долбанной жизни не приедет на вызов в этот санаторий сотоны. «НУ ВАС ВСЕХ В ЖОПУ!!!» — крикнул он и со всей яростью пнул ногой чужую дверь.
Но этот фельдшер конешно погорячился. Он вероятно был человеком отходчивым так как он ещё несколько раз приезжал сюда на вызовы. Но больше так он никогда не шумел наверное ему было стыдно.
А Полугоп так и не вернулся. Он даже свои вещи не забрал. Так что мне пришлось их сложить и хранить у себя до поры до времени. Авось когда-нибудь Димка явится и заберёт их.
Так я остался совсем один. Но изредка меня навещал Славка Затвор. У него ещё длинней отросли волосы и ещё длинней отросла борода а рисунки на своей роже он так и не смыл. Он ел со мной картошку в мундире рассказывал мне о своих подвигах на фронтах первой
