не хочу.
"Травля – это проблема коллектива", – вспоминаются слова Локтя. Но и до разговора с психологом не хотелось прибегать к пистолету. Это означало бы признать происходящее чем-то фатальным, увидеть в бойне единственный выход. Достаточно оттолкнуть, огрызнуться, разгладить кулаком пару носов, а вместо этого – стальная соломинка, пистолет. Тематические фильмы, просмотренные с началом травли, сводились к отмщению, хотя в нём-то и была вся загвоздка. Расстрел оставался нездоровой оргией освобождения, дёргающейся и прерывистой. Он выглядел дико, преувеличено. Травля не изживалась, а перекидывалась на других. Росла, делилась, оставляла голодным. Сколько бы ни прозвучало выстрелов, они не могли удовлетворить, и это чувствовалось в роликах, манифестах, книгах. Рядом с толчками и плевками расстрел смотрелся попросту глупо. Пистолет сделал бы Пальцы чересчур могущественными: вот до какой трагедии мы смогли довести! А ведь их потолок – так, несколько ответных слов, несколько зуботычин. Но почему-то решиться на них было сложнее, нежели тайком слазить в отцовский сейф.
– Пойдёмте есть, суп готов, – в комнату заглядывает мать.
Она улыбается: все здесь, дома, мирно беседует о своих делах. В такие моменты женщина спокойна и никуда не торопится.
У входа в класс стоит Копылов. Над верхней губой приклеены бумажные усы. Фил упёр руки в бока и по одному, после недолгого допроса, пропускает в класс. Это был ответ на прятки у актового зала. Теперь, пока не пришёл учитель, народ вынуждено толпился в коридоре.
– Так, ты проходишь, Папа тебя любит. Ты тоже проходи.
Девчонки, презрительно фыркая, просачиваются в класс. Копылов не забывает прижать, почувствовать, как мнётся тёплое мясо.
Когда подходит Вова Шамшиков, Фил издаёт поросячий взвизг "Уиии-и!" и обнимает друга так, что его лицо общекочевают усы:
– Проходи, сынок! Папа любит тебя больше всего на свете!
Гапченко не может стерпеть измены и проталкивается вне очереди. Он торопится в класс вслед за своим Восанькой, но Фил придирчиво осматривает Тошу. Копылов не хочет лобызаться, напротив слишком много угрей, но фантазии не хватает, чтобы придумать испытание, и Гапченко проскальзывает в класс.
А вот Фурсу обхаживают как ближайшего друга. Фил радостно грохочет, предлагая Толе изречь что-нибудь важное, но тот снова портит спектакль:
– Папа, дай пройти!
Пока Фил занят с Фурсой, мимо протискивается Чайкин. Он смотрит вскользь, но тело напряжено, готово к толчку или остановке. Копылов замечает соперника, освобождает Фурсе проход и не пускает Чайку:
– Мимо Папы решил пройти? А ну целуй усы!
Фил подставляет трепыхающийся бумажный ус. Девочки, стоящие в очереди, прыскают.
– Пусть они целуют, – Чайкин вынимает руки из-за ремня, – дай пройти, у Вована списать надо.
– Мимо Папы просто так не пройдёшь! Ему надо что-то дать!
Смех нервно стихает, когда Чайкин настойчиво продавливает Копылова. Тот сначала лыбится, потом тужится, надеясь оттолкнуть, но в прореху со смехом лезут девочки – они хотят тройничёк – и Копылов отступает. Широкое лицо с узкими глазами багровеет. Фил злобно выглядывает в коридор:
– А я думал, что Папа в школу никого не отправил!!! Пожалуйста, проходите!
Копылов... до психолога верилось, что он главный враг. Зачинатель травли, её истопник. Зло. Должно же существовать тупое и отталкивающее существо, которое можно заслуженно ненавидеть. Это позже Локоть объяснил, что у травли нет уязвимого
