Голова в капюшоне кивнула. Посредник откинулся на спинку кресла, в котором сидел:
– Мы поняли тебя, Тридцать девятый. Хватит ли у тебя сил, чтобы вернуть то, что похищено, и покарать похитителей?
– Ничего невозможного в этом мире нет. Но наш главный враг – время. Для того, чтобы собрать группу, мне нужно найти людей, разработать план. И как минимум трое суток, чтобы выйти на исходные позиции.
– Завтра в это же время мы встретимся тут и продолжим беседу… Ты не обманул наших ожиданий, воин. Я рад, что наши дороги пересеклись, пусть даже при столь причудливом узоре линий вероятности. До завтра, Антон Васильев.
– Доброй ночи. Рад был познакомиться.
Выйдя тем же путем, что и вошел, я направился к башне. Темноту еле-еле освещали огни костров, там и сям разведенных старателями, у которых не было денег, чтобы укрываться в подземных убежищах постоянно. Тренькала гитара, люди негромко переговаривались между собой. Что могут сказать друг другу заглянувшие смерти в лицо? Как правило, ничего особенно важного: некоторые по пьяной лавочке хвастают своими подвигами, когда мнимыми, а когда и настоящими, некоторые просто как заведенные повторяют одни и те же слова, выпуская наружу накопившийся за время пережитого страх. Но всегда и все твердо помнят и уверены в одном: они выжили. Смерть на волосок промахнулась своею острой косой, пронеся ее чуть в стороне от их шеи, дав лишь почувствовать этот ледяной холодок на коже. Его чувствуешь, даже если кругом плавится асфальт и горит земля. Даже когда камни и сталь готовы расплавиться, и превратиться в реки, и растечься багряными ручейками, холод отсроченной смерти пробирает до самых пяток… Тогда каждый знает, что трусости нет. Жизнь победила, карты легли удачно, и никто не хочет заглядывать в завтра, чтобы там ни случилось. Даже следующие пять минут уже не имеют значения, когда так остро ощущается вкус и запах простой еды и даже воздух, пахнущий гарью, дерьмом и кровью, кажется сладким. И вот приходит ощущение, что ничего и никогда лучше этой минуты, этих отвоеванных у судьбы лишних мгновений жизни уже не будет никогда.
Все это было знакомо и испытано не раз. Наверное, поэтому так трудно было привыкнуть к размеренному ритму мирной жизни, к совершенно непонятным правилам повседневности. Все обычные проблемы и заботы людей кажутся надуманными и мелкими. Когда только месяц или год назад тебя от последней черты отделял только порыв внезапно налетевшего ветра, который помешал врагу взять точный прицел и отвел в сторону пулю, предназначенную тебе… Вот она летит, опаляет тебя горячим ветерком и впивается в стену дома, обиженно и зло круша ни в чем не повинный кирпич. А бывает, что и заберет чью-то жизнь взамен твоей…
И не дай бог задуматься над тем, почему сегодня не твой день, час, минута и мгновение. Те, кто мучает себя подобными вопросами и представляет себе, что вот у врага тоже есть семья, дети и, может быть, он будущий гениальный композитор или врач, быстро пересекают черту, за которой начинается безумие, и хорошо, если приходит смерть. Потому что видеть, во что может превратить человека его же собственное воображение, даже хуже, чем собирать ошметки разнесенных прямым попаданием 152-миллиметрового снаряда товарищей.
Поэтому слышать плоские шутки, невнятное бормотание и тоскливый или, напротив, разухабистый вой под гитару, разнимать дерущихся из-за какой-то Люськи – это нормально. Жизнь берет свое. Именно так ведут себя живые люди, которых война опалила, но не расплавила, а лишь закалила, сделав сильнее. Жизнь в подобных условиях приучает человека к предельной ясности и простоте, когда нет места двусмысленностям, иносказаниям и компромиссам с совестью и обстоятельствами. Если приобретаешь врага, нет покоя, пока один из вас еще дышит, а если появляется друг, то это навсегда. И те и другие становятся частью души, постоянно проверяя, что ты из себя представляешь, чего стоишь, и это не измеряется деньгами.
Истина… Правда… Названий у этого ощущения осмысленности и ясности бытия, которое не покидает на войне практически никогда, наравне с усталостью, голодом, болью и страхом, очень много. И оно так быстро улетучивается в мирной жизни. Это и есть то маленькое звено, что удерживает людей вроде меня вдали от теплых квартир и сытого, размеренного существования.
Я не говорю, что такое состояние ясности возможно только в экстремальных условиях и только там, где стреляют и смерть ходит практически рядом и можно увидеть собственную погибель иногда по нескольку раз на дню. Нет, конечно. Просто каждый находит истину сам, а уж где она – решать дано самостоятельно, твердо идя до конца, не оглядываясь на всевозможные «а если бы тогда», «может, не стоило», «а что, если я был бы там»… Смерть настоящая ждет там, где начинаются сомнения. В них, как в паучьих сетях, буксует и бьется, умирает душа, а следом за нею приходит и северный зверь писец.
1.3
В башне меня снова ждал сюрприз: похоже, уже каждая собака знала, где можно найти скромного отставника Антона Васильева. По устоявшимся негласным правилам на втором этаже, ставшем чем-то вроде гостиной и приемной, за столом сидела Даша. Дочка Лесника уплетала из алюминиевой миски макароны с тушенкой, заедая это нехитрое, но питательное блюдо маринованными помидорами из открытой стеклянной банки. Девушка была в своем обычном наряде: легкий комбез разведчика (вроде моего, только перешитого явно под миниатюрную девичью фигурку), тактическая кобура на бедре. Неизменная вязаная шапочка теперь сиротливо лежала на углу стола. Увидев меня, Даша бросила вилку, вытерла губы салфеткой и стремительно оказалась рядом:
– Живо-ой! – И сразу потянулась ко мне.
Я не без удовольствия ответил на поцелуй, что продлилось еще целую вечность. Оторвавшись от меня, девушка вернулась за стол и продолжила трапезу с еще большим аппетитом. Потом отставила вычищенную до блеска тару и, прихлебывая кофе (сам я этот напиток не жалую, но Юрис, как большой поклонник, держит запас для себя), стала излагать свою одиссею:
– Здорово ты здесь устроился. Пока выспросила, кучу народа обошла. Только перед первым долганским «блоком» старичок какой-то подсказал, что ты в заброшенной водонапорной башне поселился. Сказал, что Тихон поклон шлет, сказал, что на остановке тебя ждать будет завтра в полдень. Странный он какой-то. Но безобидный совсем, «медузу» мне просто так подарил, сказал, что на память…
Вот старый пень! Но, видимо, действительно припекло, если встречи ищет. Нужно будет сходить, не думаю, что мутант стал бы искать со мной встречи только для приятного разговора. Пружина событий раскручивалась все быстрее. Это уже ощущалось почти физически: ветер времени дул со все более нарастающей силой.
– Какими судьбами сюда? Богдан, поди, ищет уже…
Девушка убийственно глянула на меня и отставила кружку в сторону.
– А я сама себе хозяйка. – Потом, чуть помедлив, добавила уже спокойнее: – Папка сейчас не может ездить – опять спину застудил, вот я и отправилась сюда за припасами. Ты не думай, я с караваном шла. А знакомец твой вечером на привале прибился. Как посты только прошел, не пойму. Не рад что ли?
