что я приняла решение для себя. Пусть моя взрослая часть осознает и поймет, что просить любви у такой матери бесполезно. И моя же взрослая часть видит в ней ее истинную – неспособную на привязанность холодную несчастную женщину. Но моего внутреннего ребёнка это не устраивает. И специально для него в моей голове и всплыл этот трогательный момент с нагретым одеялом. Пусть моя маленькая Милена помнит только этот миг, эту ясную погоду, пусть верит, что мамочка любит ее.
Мне – взрослой Милене – так легче отойти от проливного дождя и беспощадного тяжёлого града.
Но самое важное из всего этого заключается в слове «отойти», и не оставаться там, где тебя ранят. Но так сложилась жизнь. Пришлось опять, к тому же, добровольно встать под град.
Безответственно? Жертвенно? Да. Но по-другому я не смогла. Или не захотела, теперь уже неважно. Правда в том, что, прожив с ней под одной крышей пару месяцев, мое сознание настолько сузилось, что решение пришло лишь это – умереть. Я другого выхода не вижу. Только так можно освободиться от нее. Только посмертно. Но навсегда.
… Милена открыла глаза. На часах пять утра. Она все лежала, не шевелясь, вспоминая свой внутренний монолог во сне. Юля закричала. Остатки жутковатого сновидения тут же слетели, и Милена вскочила с кровати. Она прижала дочь к груди и легла с ней в постель. Юля успокоилась.
За окном начало светать. Милена встревожено поглядывала на дверь. Только бы мамаша опять не ввалилась в комнату без стука и не стала причитать, потому что непутёвая дочь – бесхребетная мамка – осмелилась кормить внучку раньше времени, ещё и в постели с собой оставила…
Милена глянула на прикроватную тумбочку. Там стояло ее фото с последнего звонка.
– Ненавижу эту фотографию, – пробормотала она. – Когда-то ты узнаешь, что там происходило на самом деле…
Милена глядела на засыпающую дочь и чувствовала, как у нее самой глаза слипаются. Уже провалившись в сон, она услышала, как дверь резко распахнулась:
– Вставай, свинья, Юльку через час кормить!
