class="p1">Рональда Суни заинтересовал вопрос: почему в России до конца правления Романовых отсутствовало параллельное западноевропейскому понятие нации как политического сообщества, где народ выступает в качестве источника легитимности и суверенитета, хотя образованная элита России уже в XVIII веке освоила из французских источников термин «нация»[215]. Он сам же и ответил на свой вопрос тем, что указал на подмену идеи нации доктриной «официальной народности», в которой идея гражданской идентичности вытеснялась другой идентичностью, «сводимой к религиозному (православному), имперскому, государственническому или узкоэтническому началу»[216].
Если согласиться с приведенными выше рассуждениями Р. Суни (а по большей части они представляются нам обоснованными), возникает вопрос о смысле понятия «русский национализм» с позиции доктрины «официальной народности». При всем многообразии трактовок этого понятия, национализм определяется ныне как идеология, основанная на признании ценности нации как высшей формы общественного единства. Этнические националисты считают нацией представителей своего этноса, а гражданские — граждан, права которых не зависят от их этнической, религиозной или расовой принадлежности. Ни к одной из этих категорий национализма нельзя отнести партии, появившиеся в Российской империи в 1905–1907 годах и названные обозревателями (а затем и называвшие себя) русскими националистами. Партии, появившиеся в России после Манифеста 17 октября 1905 года, такие как «Союз русского народа», «Союз русских людей», «Русский народный союз им. Михаила Архангела» и др., можно характеризовать как имперские, великодержавные, шовинистические, но вовсе не националистические.
В программе самой влиятельной из таких партий — «Союз русского народа» (СРН) — на первом месте стояла «защита православия», на втором — «защита самодержавия», далее — задача «сохранения неделимости империи». И к этим задачам примыкало нечто, напоминающее национализм, — декларация о главенствующей роли русской народности:
Союз Русского Народа исповедует, что Русская Народность как собирательница Земли Русской и устроительница Русского Государства есть народность державная[217].
Что значит «державная народность» при условии, что царь-самодержец фактически и в представлениях лидеров этой партии являлся «хозяином земли русской»? Да лишь то, что «державный народ» получает привилегию отвечать за все последствия хозяйничанья самодержца. Никаких задач в отношении защиты нужд «державного народа» эта русская партия в своей программе не поставила. Между тем потребность в защите, например социальной, у многих категорий этнических русских («великороссов») в то время была и весьма настоятельной. Как раз для этнических русских была характерна чрезвычайно высокая смертность, особенно детская, и один из самых низких показателей продолжительности жизни, особенно мужчин, в сравнении с представителями многих других народов Российской империи. Достаточно было лишь взглянуть в имевшиеся тогда статистические справочники, чтобы определить неблагоприятное положение со здоровьем и способностью к выживанию этнических русских[218].
Реальные проблемы миллионов русских людей, как отмечают исследователи, мало заботили так называемых «русских националистов». Их интерес состоял в другом — в обеспечении доминирующей роли русской элиты в политической системе государства, отсюда и требование партии «Союз русского народа» о юридическом закреплении доминирующей роли «державного народа» в лице его думских представителей[219]. О политической цели партии прямо сказано в п. 8 Устава СРН: «Союз постановляет себе непременною задачею принять самое деятельное участие в выборах в Государственную Думу членов, преимущественно из своей среды, для проведения в жизнь целей, преследуемых Союзом»[220]. Искусственный, с завитушками и замысловатый «народный язык» программных документов этой партии, сильно отличающийся от широко используемого в то время литературного русского языка, хорошо отражет притворную народность этой партии, не опиравшуюся на значительную поддержку народа как электората, несмотря на громадные усилия монархии в обеспечении ее лидерства в Думе[221].
Программа СРН базировалась на триаде «официальной народности»: «Благо родины в незыблемом сохранении Православия, русского неограниченного Самодержавия и народности»[222]. Сама эта доктрина, как уже отмечалось в первой главе, была формой имитации национализма, попыткой вытеснить его гражданское содержание. Бенедикт Андерсон назвал эту доктрину «официальным национализмом» и при классификации разновидностей национализма выделил его в особую категорию. «Официальный национализм» явился, по мнению Андерсона, «ответом правящих групп, преимущественно династических и аристократических, на угрозу исключения или маргинализации последних в воображенном сообществе» и был связан «с попытками аристократии и монархии сохранить империю»[223].
Принцип имитации был воспроизведен и в Советском Союзе, руководство которого постоянно старалось декорировать Советскую империю под добровольный союз республик. Декоративность республиканско-демократического, национально-федеративного устройства нужна была Советской империи именно потому, что Сталин понимал, что имперский тип правления в XX веке уже нелегитимен в глобальном масштабе. Вот и нынешние российские лидеры по той же причине декорируют свой главный политический проект возрождения административно-командной вертикали власти под демократию (особую, «суверенную демократию») и федерацию (особую, «вертикальную федерацию»).
На наш взгляд, история России начиная с XIX века — это история империи, которая хотела выглядеть как государство-нация, без изменения политического режима. Такая имитация — один из важных элементов российской политической традиции. При этом отечественная история показала, что методика, при которой некое нелюбимое властью политическое явление не запрещают, а заменяют суррогатом, оказалась весьма результативной с точки зрения самосохранения авторитарной власти. Эта политическая технология надолго задержала рождение политической нации в России, со всеми вытекающими из этого последствиями для модернизационных процессов.
«Официальный национализм» прежде всего стал преградой для утверждения идеи народного суверенитета. Сценарий «официальной народности» не нуждался в народе как субъекте. Ему, народу, дозволялось любить государя и государство и умирать «За царя и отечество» или «За родину, за Сталина», но не легитимировать власть и тем более не участвовать в ней. Народное участие заменялось патернализмом: «Государь (вождь) — отец народа — сам знает, что нужно подданным». Доктрина «официальной народности» («официального национализма») на века идеологически закрепила за государством, а не нацией центральное место в историческом развитии. В лоне этой доктрины сформировалась концепция особого характера русского народа, отличающегося от рационалистического аморализма Запада и обладающего врожденным превосходством над ним. При этом декларация верности «русской народности» как опоре империи не препятствовала жесточайшей эксплуатации именно русского православного сообщества. В чем-то положение русских в Российской империи было хуже, чем положение других народов: большую часть крепостных составляли именно русские православные люди. Впрочем, приниженное положение этнического большинства народов было характерно не только для Российской империи, но и для многих других империй. Как отмечает В. Галецкий, «русский, турецкий, австрийский и венгерский этносы были имперообразующими, но они, как представляется, все же были в первую очередь инструментом, а не целью имперского строительства»[224]. И в этом смысле знаменитое высказывание Василия Ключевского «Государство пухло, народ хирел» можно отнести к большинству государств имперского типа, под которыми мы понимаем государство, включающего в себя территориальные сообщества,
