и маленьких, который смастерил он нарочно для Надийкиного рукоделия. Комод был затейливый, с резьбой и завитушками, с круглыми ручками, и Захариха только покачала головой, давно не удивляясь предсказаниям внучки и её особому чутью, а принимая, как должное, так, как если бы Надийка, поглядев вечером на небо, на летающих низко стрижей, объявила бы по известной всем примете, что завтра будет дождь. Так же, как народ слагал веками эти приметы, опираясь вполовину на знаки природы, а вполовину на собственное чутьё, так же и эта необыкновенная девочка угадывала грядущие события своим духовным зрением, особым внутренним ощущением, что позволяло ей видеть судьбы даже незнакомых, дальних и чужих людей…
***
Эта весна принесла и ещё одно радостное событие – у Марии со Степаном родилась дочка. Мария с нетерпением ждала родов, и всё думала да гадала о том, кто же у неё родится. Она мечтала о дочери, и часто спрашивала Надийку, что она чувствует.
– Я ведь знаю, что тебе уже всё известно, – ластилась она к названой сестричке, – Ну скажи мне, что тебе жалко, право?
Но Надийка только загадочно улыбалась, и ничего Марии не отвечала, сама же тем временем готовила приданое – розовую рубашечку, розовые пелёнки, розовый чепчик. По выбеленной ткани шла розовая вышивка – нежнейшие цветы и вязь, бабочки и ласточки. Уж так хотелось отчего-то Надийке вышить этих птиц на детском приданом, что она не пошла против зова своего сердца. Работая, она, то склонялась к шитью, любуясь им и улыбаясь, то откладывала его и смотрела вдаль, опираясь на подоконник, и думая о чём-то своём, глядя на верхушки высоких сосен в лесной чаще. Что-то тревожное было на душе у Надийки, что-то, что не давало ей покоя. И чем ближе было время родов, тем чаще Надийка, нахмурив лоб, замирала в задумчивости, теребя свою косу.
В один из дней она пришла в гости к Марии. Степан работал во дворе, увидев Надийку, он радостно поприветствовал её:
– Ты к Марии?
– Ага, к ней.
– Ну, проходи, они там с матушкой что-то обсуждают.
Надийка прошла в избу. Мария и её названые родители, Глафира и Николай, беседовали, Глафира хлопотала у печи, Николай что-то стругал, сидя на лавке. Надийка поздоровалась со всеми, и сразу же, без обиняков, перешла к делу.
– Мария, – сказала она, – Тебе нужно в большое село ехать, где больница есть, там рожать.
Глафира поставила к стене ухват и вытерла руки о передник, Николай отложил в сторону деревяшку, и все трое уставились вопросительно на девочку. Следом в избу вошёл Степан и встал в дверях.
– Почему? – спросила в наступившей тишине Мария.
– Я не знаю, у меня вот тут тревожно, на сердце, – Надийка прижала ладошку к груди.
– Так, – засобиралась тут же Глафира, – Отец, давай-ка, вон то полотенце и вон ту плошку с ложкой, а ты Степан пару платьев Марьиных из шкафа возьми да пелёнки, что я приготовила. Надийка, а когда ехать-то?
– Да надо уже, скоро всё случится, – ответила девочка.
– Ясно. Ну, отец, иди, лошадь запрягай.
Николай кивнул и вышел во двор.
Мария, ничего не понимая, тяжело опустилась на лавку, поддерживая большой живот:
– Может быть, ещё ничего? Может быть, всё обойдётся, а?
– Нет-нет, – отрезала Глафира, – Раз уж Надийка так говорит, то надо слушаться. Она никогда не ошибается.
Спустя час Марию уже усадили на телегу, и Глафира со Степаном повезли её в большое село, а Надийка с Николаем проводили их до развилки дорог, а затем вернулись в деревню, и разошлись по домам.
На следующее же утро в доме Захарихи раздался громкий нетерпеливый стук в дверь. Старуха, испугавшись, побежала второпях отворять. Из спальни вышла сонная Надийка, завернувшись в большой тёплый платок, и встала на пороге. Старуха распахнула дверь, и в проёме возник сияющий Степан. Он тут же сгрёб Захариху в охапку своими огромными ручищами и поволок её в кухню, а после закружил на месте.
– Ой, батюшки, пусти, ирод ты окаянный, ты что же это делаешь?
– Радость у меня большая, бабушка! Дочка у меня родилась! Доч-ка!
– Всё хорошо? – подбежала к нему встревоженная Надийка в одной ночной рубашке.
– Да, всё хорошо. Я ведь вчера, как Марию повёз, так там и остался ночевать вместе с матушкой, у Марии-то прямо в дороге схватки начались, хорошо, что мы уже прямо у села были, я лошадь—то припустил, вмиг до больницы домчались. Ну, а после всё под окнами с матушкой и ждали, а как нам объявили, что всё хорошо, так мы и к Степану поехали, уж почти утро было, светало. Поделился я с братом радостью своей, да не мешкая домой полетели, и вот я матушку завёз домой, а сам сразу к вам!
– Слава Богу! – сказали в голос Захариха и Надийка.
– Да, – кивнул Степан, – Если бы не ты, Надийка, то беда бы была, как вовремя ты нас отправила-то!
– Что за беда? – девочка прижала ручки к груди.
– Врач нам сказал, что у дочки пуповина была вокруг шейки обмотана. А самое интересное знаете что?
– Что? – спросили шёпотом Надийка с Захарихой.
– Она ручку-то одну вперёд выставила, так и шла ручкой вперёд, а пуповина обвилась вокруг этой ручки тоже, так врач-то и сказал, что эта ручка её и спасла, а коли бы не она, так плохо могло всё закончиться. И как, говорит, вы почуяли, что в больницу ехать нужно? Подивился.
Захариха, перекрестившись, присела на стул, а Надийка тронула Степана за плечо и тихо спросила:
– Степан, ты ведь знаешь, что с Марией произошло?
– Знаю, – кивнул детина.
– Так вот, это ей за то, что она хотела тот грех совершить, жизни себя лишить через удушение. Вот и дочка чуть было не задушилась. Да, видать, Бог её простил, Марийку нашу, помиловал дитя.
– Да, роды были тяжёлыми, – ответил Степан, – Поэтому отпустят их попозже, сказал врач. Это из-за Марии, ей нужно окрепнуть, а с дочкой всё, слава Богу, хорошо.
***
Через две недели Степан снова появился на пороге дома Захарихи:
– Собирайтесь, поедем к нам. Я Марию с дочкой из села привёз.
Захариха с Надийкой радостно засуетились, и быстро нарядившись, да захватив узел с приданым, что вышила Надийка, поспешили в дом Глафиры и Николая на встречу с новорожденной.
В доме было тихо и спокойно. Девочка спала в колыбельке, которую сделал для неё дедушка и морщила носик во сне. Солнечный лучик падал на её щёчку, и она хмурилась, то сдвигая бровки, то вновь умиротворённо принималась посапывать, чмокая губками. Мария, ещё слабая после родов, но очень счастливая и гордая своим материнством, шагнула навстречу гостьям и крепко обняла обеих. За нею следом подошла Глафира, поцеловала Надийку:
– Ой, я так тебе благодарна, доченька, кабы не ты, не знаю, что с моими девочками и было бы.
– Ничего, всё хорошо, что хорошо кончается, тётя Глафира, – ответила Надийка.
Она подошла к колыбели, улыбнулась, поглядев на новорожденную, затем обернулась к Марии.
– Мария, ты же понимаешь, почему у твоей девочки пуповина была обёрнута вокруг шейки?
– Понимаю, – кивнула та, – Я много об этом думала там, в больнице, и всё поняла.
– Вот видишь, нельзя делать необдуманных поступков.
– Ты снова меня спасла, и девочку мою, – сказала Мария и заплакала.
– Эй-ей, ну-ка, ну-ка, – подошла к ней Захариха, – Не надо плакать, не то молоко пропадёт, а тебе донечку кормить надо. Всё, что было, то прошло, и быльём поросло.
– Да, – согласилась Мария, утирая слёзы, и глядя с нежностью на дочку, – Красуня моя, ласточка моя. Мы её так называем.
Надийка улыбнулась:
– А ведь я вам подарки привезла, пойдёмте смотреть!
Они вышли из комнаты, Надийка развязала свой узел и принялась раскладывать на столе приданое. Все с удивлением увидели, что каждый предмет одежды, с такой красотой и любовью вышитый Надийкой, расшит был цветами и ласточками.
– Вот это да, – ахнула Мария, – И откуда ты только догадалась, что мы её ласточкой называть станем промеж собою?
Надийка пожала плечами, улыбаясь.
– А имя мы ей дали Лада, ладная
