поговорили на эту тему однажды. Я же, как вы тут все говорите, вестница. Не принадлежу этому миру. Понимаешь?
— Нет.
— Варн, нет большего проклятья, чем связать свою судьбу с кем-то, кто, как я. Пришедшим ненадолго. Подумай. Даже если наши чувства взаимны… Нет, я знаю, что взаимны, но… Представь. Допустим, самое безумное: свадебное торжество. И вдруг открывается мне путь домой. Даже размышлять над выбором и делать шаг не придётся — вышвырнет так же, не спрашивая, как и зашвырнуло. Моё место не здесь. Там моя родина. Семья. Которая, наверное, сбилась с ног, меня разыскивая. И неважно, сколько пройдёт месяцев или лет. А если мне потребуется больше, чем год или два? Если появятся дети? Оставлять их здесь? Бросить? А кто заменит им мать? Всю оставшуюся жизнь знать о том, что, скорее всего, у твоего мужа новая жена, а у детей — мачеха. В моей ситуации нельзя просить о вечной верности. Взять их с собой тоже не могу. Я… боюсь быть счастливой здесь, в Рахидэтели. Потому что должна буду уйти. Теперь… понимаешь?
Варн понимал. Понял бы и без вещания, настолько проникновенным был её голос, когда она это говорила. Но помимо прочего, он чувствовал тот жгут боли, который опоясал её сердце. Чем больше проходило времени, тем больнее ей становилось. Все, кто окружал её, уже не просто попутчики, а друзья. Близкие. Она прикипела к ним душой, и с каждым днём осознание, что каждого из них придётся оставить навсегда, точило изнутри. Ей нравилась Рахидэтель. Чем ближе и роднее становились местные жители, тем больнее была мысль о расставании. Если она ответит взаимностью, а к этому всё шло… станет ещё хуже. Поэтому она сохраняла как величайшие драгоценности каждое общее воспоминание. Это относилось не только к Лэтте-ри, но и ко всем, кто вызывал симпатию. Долг вестницы. Судьба вестницы. Варн только сейчас понял, насколько чудовищный смысл вложен в эти слова.
— Понимаю. Хочешь совет, от того, кто старше?
Она смерила его взглядом. А правда, сколько ему лет? Варн криво усмехнулся и тут же тронул рукой щёку — ещё не привык, что лицо движется вслед за мыслью.
— Иди дальше. Когда умер Марн, я думал, что жизнь ушла в Пустоту вместе с пеплом, что развеял. Дошло до того, что некоторое количество циклов у нас не было вожака и мой брат с Крацем вели семью сами под косые взгляды сородичей. Я-то был жив. Лишь разум, казалось, умер. Научиться жить заново… вспоминать не хочу. Я постоянно посылал проклятья Сёстрам, что одарили меня детёнышем. Пока Чара не спросила, жалею ли я о том, что он у меня был. Мы так подрались, что шрамы остались. Конечно, не жалею. И ты не будешь жалеть. Страдать — да. А жалеть — никогда. Невозможно жалеть о том, что в нашей жизни были желанные. Любимые, как вы называете.
Для Иры эта фраза стала отрезвляющей пощёчиной. «Невозможно жалеть о том, что были любимые». А ведь она своими метаниями чуть не сделала так, что этого «были» могло бы и не стать.
— Поняла, наконец? — Варн потрепал её по голове, как маленького ребёнка, которого надо похвалить за правильно сделанные выводы. — Хотя вкус у тебя странный. Но, может, для вестницы тихий убийца — хороший спутник. Безопаснее.
— Что?!
— Мы не сильны в понимании поступков бесхвостых, хотя и знаем, как у них всё работает. Таких, как Лэтте-ри, мы зовём тихими убийцами. У нас говорят, что нет никого страшнее, чем тот, что убивает молча. Для кого не важен взгляд в лицо. Ты именно такого себе выбрала.
И прежде чем она подорвалась на защиту, он взял её за руку и приложил к груди чуть ниже шеи.
— Чувствуешь?
И она чувствовала. Чуть нажала, и её палец почти по фалангу продавил чешуйки, скользнув в зазоры между ними. Кончик пальца опалило жаром, и она отдёрнула руку.
— Меняя обличья и наращивая броню, именно с этого места начинаем. Точка смерти. Пробей её оружием, и не спасёт уже ничто — там сосредоточены все линии, которые используются при смене облика. Все запасы жара, который для этого необходим. Разбей их в этой точке, и нир-за-хар не станет.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — хрипло спросила Ира.
— Когда твой желанный бросился спасать тебя от меня на опушке Руин-Ло, он именно эту точку пытался пронзить. Не знаю, откуда потомкам эйуна о ней известно, но, видимо, не так они забыли наш народ за три тысячи циклов, как мы думали. Я должен был понять, что что-то не так, едва он избавился от любимого оружия. Но был не в себе. А ему и не нужна была плётка. Он знал, куда бить. Этого дайна-ви тогда остановило только то, что я провещал ему, что разрыв связи ударит по тебе. Мне Чара рассказывала, что это больно. Вот тогда он остановился.
Ира тяжело дышала, не зная, что на всё это сказать. Для неё это смотрелось не более чем попыткой остановить и зафиксировать! Она вспомнила страх Варна в тот момент, будто не было для него ничего более жуткого, чем небольшой кинжал, что приставил Лэтте-ри к его груди.
— Я же говорил. Странный вкус, — Варну явно не нравилось вспоминать тот момент. — Тихий убийца. И он такой во всём. Я не у тебя прочёл о том, что между вами, — ты слишком хорошо научилась прятать тайны души. Лезть напролом — себе дороже, уж прости. А вот он тогда прямо истекал ревностью и желанием убить. Нетрудно было понять. Но вслух он не скажет. Он из тех, кто совершает поступки молча.
«Так же, как он чуть молча не ушёл на Болото, решив, что я теперь путешествую с тобой».
Зрачок Варна ощутимо дёрнулся.
— Я бы съехидничал. Про поспешные решения. Но он уже давно мыслит, задаваясь вопросами, как лучше для тебя. Ты быстра на советы другим, вон, тому же мужу Енны, считай, устроила первую брачную ночь. Ох, как вспомню бедолагу, так не пойму, в какой цвет шкуру менять — смеха или сочувствия. Ты легко помогаешь другим. Но кажется…
— …в чужом глазу соринку вижу, а в своём бревно пропустила, да?
— Метко. Мудрость твоего народа?
— Да. Варн, теперь, когда ты знаешь… Ты оставишь свои попытки?
— Надеяться не перестану никогда. Но добиваться силой больше не буду. Я пообещал. Слово вожака нир-за-хар, да будет Пустота мне свидетелем! К тому же нутро у тебя доброе. Может, ты когда-нибудь передумаешь сама, узнав нас поближе.
— Нет,
