хочу? —
— Я бы не спрашивала, если бы знала.
Он делает глоток своего напитка.
— Угадай.
— Ты мстишь мне за то, что я пошла на посвящение, когда меня лично никто не приглашал?
— И да, и нет.
— Ты можешь объяснить?
— Могу, но не буду.
Я сужаю глаза, и его губы слегка кривятся.
— Ты в порядке? Выглядишь немного раздраженной.
— Тебе это нравится?
— Очень, — его голос понижается при этом слове, словно дразня меня.
Мне хочется проклясть его в самые темные ямы ада, но я заставляю себя глубоко вдохнуть и сохранять спокойствие.
Вдох. Выдох.
Это того не стоит.
Вдох. Выдох.
Он, наверное, делает это специально, чтобы поддеть меня, и я не доставлю ему такого удовольствия.
— Где твои раздражающие, самодовольные реплики? — он продолжает взбалтывать содержимое своего стакана. — У кошки язык пропал?
— Скорее, нежелательное существование лишило меня дара речи.
— Осторожнее. То, что я проявляю терпимость, не означает, что ты должна испытывать границы.
— И что же это?
— Ты уверена, что хочешь знать? Взамен ты должна рассказать мне о своих.
Я потянулась за закуской без какой-либо другой причины, кроме как проигнорировать ситуацию и остановить свои пальцы от соприкосновения друг с другом.
— Не заинтересована. — Бормочу я.
— Но я заинтересован. Так почему бы тебе не рассказать мне, почему кляп и наркотики — твои единственные ограничения? Значит ли это, что ты не против жестокой порки, шлепанья, игры с дыханием и ножом, но не можешь справиться с простым кляпом? Что за философия стоит за этим? — мои пальцы дрожат, и я чуть не расплескиваю стакан с водой, когда подношу его к губам.
— Ты можешь не… — мой голос задыхается, искажается.
— Что не могу?
— Говорить об этом.
— Об этом? О, ты имеешь в виду твои пределы в первобытной игре? Как тебе нравится, когда тебя преследуют, используют и издеваются над тобой, как над маленькой грязной шлюшкой?
— Прекрати. — Я рывком поднимаюсь со своего места.
— Сядь. — Его голос непререкаем, но спокоен, когда он переводит свое внимание на мой стул в безмолвном повелении.
— Пожалуйста, прекрати это.
— Сядь, блядь.
Я медленно делаю это, мое сердце громко стучит за моей грудной клеткой. Это опасный человек с опасными угрозами. Если я буду драться ради драки, он без колебаний собьет меня на то место, которое, по его мнению, является моим.
— А теперь ответь на мой предыдущий вопрос. Почему кляп и наркотики — это ограничение?
Я поджала губы.
— Мы можем сделать это по-дружески или я могу выбить из тебя ответ пытками. Мне не нужно говорить, какой вариант я бы хотел опробовать больше, не так ли?
Этот больной ублюдок.
Этот чертов больной ублюдок.
— У меня был плохой опыт, — говорю я так тихо, что, кажется, он меня не слышит.
— Какой опыт?
Я смотрю на него.
— Такой, о котором я не хочу говорить.
— Хм. Это также причина, по которой у тебя возникло эта наклонность?
— Нет. — У меня это было задолго до этого. Может быть, я тоже больна.
— Тогда это потому, что Лэндону нравятся подобные игры?
Я заглатываю содержимое своего рта, и дверь снова открывается, когда официант входит с нашей едой.
Как только он уходит, я набиваю рот супом, ем, чтобы он замолчал и дал мне передышку.
Джереми, однако, не притрагивается к еде, и я корчусь под тяжестью его неослабевающего внимания.
— Ты так отчаянно нуждаешься в его внимании?
Я поперхнулась супом, и когда я посмотрела на него, он пробормотал:
— Как жалко.
Под его черствостью я улавливаю худшее чувство. Отвращение.
Он возмущен мной до такой степени, что даже я удивлена.
Стыд, с которым я боролась с той ночи, когда он прикоснулся ко мне, снова всплывает в памяти, гораздо сильнее и мощнее.
Но мне удается опустить ложку и сохранить самообладание.
— Если ты считаешь меня такой жалкой, почему ты тратишь на меня свое время?
— Почему ты так думаешь?
— Ты можешь перестать отвечать на мои вопросы своими вопросами?
— Нет.
— Я ухожу. — На этот раз я встаю, намереваясь убраться отсюда.
— Нет, не уйдешь. — Он даже не двигается с места.
— Я закричу.
— Никто тебя не услышит. — Его голос понижается. — Эта комната звуконепроницаема.
Я бросаю взгляд на дверь.
— Там только мои люди, так что даже не пытайся, если ты не в настроении, чтобы с тобой возились.
Я все равно делаю шаг к двери. В мгновение ока Джереми настигает меня и возникает как стена у меня за спиной.
Он хватает меня за челюсть и переключает мое внимание на картину на стене.
— Мне нужно, чтобы ты посмотрела со мной живую сцену.
Как в каком-то фантастическом сериале, картина поднимается и появляется стекло, открывая другую комнату, похожую на эту. Только вся сцена другая.
Я задыхаюсь, когда человек с другой стороны материализуется передо мной.
— Видишь ли, Лэндон не только член этого клуба. Он член всех клубов на этом острове и за его пределами. У него нет одной наклонности. У него есть все, пока он может причинять боль. Один из его фетишей — эксгибиционизм, вот почему он выбрал комнату, где любой может наблюдать за ним.
Желчь поднимается в моем горле, когда Лэндон с бешеной скоростью входит и выходит из связанной, с кляпом во рту и завязанными глазами брюнетки. Звуки смешиваются с графической сценой.
Стоны, шлепки, кляпы, стоны.
Резкая боль пронзает мой живот. И вдруг я наклоняюсь и выливаю на пол то, что только что съела.
Точно так же, как два года назад.
Как и тогда, я слышу его голос сквозь звон в ушах.
Ты отвратительна.
Глава 9
Джереми
Сесилия не двигается.
Она также не дышит нормально, учитывая голубой оттенок, вспыхивающий под ее кожей.
Ее глаза прикованы к сцене перед нами, но она смотрит сквозь нее.
Шлепки плоти о плоть чередуются с жестоким трахом и сырым рвотным позывом. Один из двух ее пределов.
Да, я мог бы просто рассказать ей об этом, но она должна была сама увидеть эту сцену.
Она должна была увидеть, что ее так называемый принц — всего лишь гедонистический ублюдок, который трахает
