Глава девятая. Ночной полет
Ночь была ясной. Луна глядела на землю с огромной высоты, бегущие по небу облака лишь изредка закрывали ее синевато-серебристый диск и тут же снова, как бы стыдясь своей вольности, проплывали дальше. Ночное светило озаряло скошенное поле и стоявший прямо на нем аэроплан. Летательный аппарат семейства «Фарман» отдаленно напоминал огромную замысловато сконструированную этажерку. Собственно, так его звали даже сами авиаторы, пилотировавшие это скромное чудо авиационной мысли. От рядовой летающей этажерки он отличался вместимостью – обычные машины этого семейства брали на борт двух человек, этот же был способен унести в поднебесную высь сразу трех.
– Три места – это замечательно, – заметил Загорский Ганцзалину. – Это значит, нам не придется испытывать нашу скромность, сидя друг у друга на коленях. Пилоту, тебе и мне – каждому достанется по собственному креслу.
Пилота, который должен был переправить их через линию фронта, звали Владимир Владимирович Рýдый. Это был тридцатипятилетний красавец офицер с пышными усами и холодным взглядом.
– Позвольте, господа, представить вас друг другу, – сказал Тухачевский, который свел их в своем кабинете. – Подполковник Рудый, действительный статский советник Загорский.
Рудый сухо кивнул Нестору Васильевичу, однако руки не подал. Некоторое время он даже и взглядом старался с Загорским не встречаться. Но, в конце концов, все-таки не выдержал и сказал язвительно:
– Ну, я-то тут исключительно благодаря гримасе судьбы: сел не в том месте и был захвачен красными. А что привело на службу к большевикам ваше превосходительство?
– Возможно, вы удивитесь, но вы тут – не единственный пуп земли, и судьба гримасничает не только в ваш адрес, – спокойно отвечал Загорский.
– Нестор Васильевич не служит советской власти, – примирительно проговорил Тухачевский, – у нас с ним, как бы это выразиться получше, взаимовыгодный договор. Собственно, как и с вами, господин подполковник. Каждый из вас выполняет свою задачу и получает то, к чему стремится. Мы, со своей стороны, получим то, что нам нужно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь, и порукой тому послужит наше с вами честное слово.
Рудый проворчал, что честное слово офицера чего-то стоит, пусть даже один из офицеров – красный. А чего стоит честное слово его превосходительства? Все знают, что у этих мастеров канцелярской интриги в жилах не кровь, а чернила.
– Вы не правы, – укоризненно заметил Тухачевский, – господин Загорский – храбрый и честный человек, настоящий русский дворянин.
Рудый, видимо, почувствовал некоторые уколы совести, потому что сказал, не глядя на Нестора Васильевича.
– Прошу понять меня правильно. Я лечу на свой страх и риск, и вовсе не хотел бы, чтобы, когда я приземлюсь, этот ваш действительный статский советник выстрелил мне из нагана в затылок. Тем более, что их с китайцем будет двое, а я один. Дело сделано, чего бы вам меня жалеть? Пустить в расход белую сволочь – и в воду концы.
– На волнуйтесь, – успокоил его Загорский. – Не в моих правилах стрелять в спину. Если я и решусь вас прикончить, то стрелять буду исключительно в лоб.
– Ну, будем считать, что договорились, – смеясь, сказал Тухачевский. – А теперь, господа, ознакомимся с вашим летным маршрутом.
И он развернул на столе большую карту Сибири и Забайкалья.
– Отсюда до Читы, где находится ставка атамана Семёнова, больше трех тысяч верст. Конечно, было бы хорошо, если бы весь путь вы проделали на аэроплане. С учетом посадок и заправок топливом это заняло бы где-то пять-семь дней. Жизнь, однако, показывает, что идеальный вариант случается редко. Лететь вам придется над глухой тайгой. Вероятнее всего, в какой-то момент аэроплан сломается или вы не найдете керосина на заправку. В этом случае вам придется добираться до атамана как получится. Однако главную задачу – сравнительно безопасно перебросить вас за линию фронта – аэроплан выполнит. Все остальные вопросы будете решать на месте. Главным в экспедиции назначается Нестор Васильевич Загорский. Именно он принимает окончательное решение.
Загорский ожидал, что Рудый возмутится, но тот почему-то промолчал.
– И еще у меня к вам будет одна просьба, – сказал Загорский.
– Для вас – что угодно, – любезно отвечал командарм.
Нестор Васильевич попросил пристроить беспризорника Аркадия.
– Он рвется в Ташкент, но какой там, к чертовой матери, Ташкент, – вид у Загорского был озабоченный. – Я буду вам очень признателен, если вы просто укроете мальчонку, обогреете и накормите. Он уже сейчас очень сообразительный, а со временем, думаю, даст фору многим взрослым.
Тухачевский пообещал все исполнить в лучшем виде и просил Загорского ни в коем случае не волноваться. Он сейчас должен думать только о том, чтобы благополучно доставить пакет атаману.
– На словах передайте Семёнову, что если он примет наше предложение, все его предыдущие э-э-э… проступки безусловно прощаются, так что он может рассчитывать на всяческое содействие и помощь советской власти.
Загорский некоторое время смотрел на Тухачевского. Это продолжалось так долго, что улыбка с лица командарма сползла, и вид его сделался озабоченным.
– Михаил Николаевич, – сказал Загорский, – вы сами-то верите в обещания, которые даете? Садист, насильник, убийца – и все его, как вы говорите, проступки будут прощены?
На лицо Тухачевского набежала тень. Он раздраженно забарабанил пальцами по столу, не глядя на Загорского. Потом так же не глядя начал говорить, разборчиво и четко.
– Обещания, Нестор Васильевич, даю не я, а советская власть. Лично мне этот атаман Семёнов не более симпатичен, чем вам. Однако, чтобы предотвратить поражение в войне, наше руководство готово пойти и не на такие соглашения. Простить атамана и договориться с ним означает спасти десятки, а может быть, даже сотни тысяч жизней, спасти Россию в том виде, в котором мы знаем ее с детства. Ради этой цели, я полагаю, имеет смысл наступить на горло своим принципам.
И он с некоторым вызовом посмотрел на Загорского.
– Что ж, – сказал Нестор Васильевич задумчиво, – очень может быть, что вы и правы.
После этих слов командарм повеселел, снова стал улыбчив и пригласил всю компанию вместе с Ганцзалином выпить чаю с конфетами из командирского пайка. Чаепитие прошло неожиданно легко и весело, вспоминали старые времена, которые были памятны даже самому молодому из всех Тухачевскому. Со стороны казалось, что собралась компания старых друзей, и никто бы не догадался, что друзья эти при иных обстоятельствах с удовольствием выпустили бы друг другу кишки.
Глубокой ночью, когда все вокруг затихло, все четверо, включая Ганцзалина, отправились к аэроплану, стоявшему прямо в поле за упревшими стогами – тут еще успели скосить хлеба и даже уложить их в стога, но убирать стога уже было некому. Загорский, Рудый и Ганцзалин в своих комбинезонах, летных шлемах и очках-консервах были похожи друг на друга, как родные братья, только Ганцзалин был пониже. За спинами висели вещевые мешки с консервами и боезапасом к выданным им револьверам.
