школяров»[320]. Привлекательность собирания марок была поистине широка. Стремление к коллекционированию можно было удовлетворить, не заполняя и без того тесные домашние интерьеры лишними предметами. Школьники могли изучать по маркам историю и географию; технически грамотные взрослые – следить за эволюцией бумаги и дизайна, типографского дела, водяных знаков и перфорации, техники гравировки и печати, а также валюты[321].
Раритеты быстро монетизировались – появился новый источник для финансовых спекуляций. Прежде всего филателия подчеркнула место Британии в мировом порядке. Наряду с паровым двигателем и железными дорогами, создание Роулендом Хиллом «почты за пенни» и связанное с ним изобретение марки на гуммированной бумаге можно было бы назвать ведущими мировыми новациями. Филателия стала и самым эффективным способом восславить сопутствующий рост Британской империи. Новые колонии выпускали собственные марки, которые затем могли быть куплены энтузиастами в метрополии, причем многие из них специализировались на продукции конкретных мест. По словам историка ведущего филателистического дилера – компании «Стэнли Гиббонс», ее «Императорский альбом», впервые изданный в 1879 году, стал, «вне всякого сомнения, самым известным и популярным альбомом марок в мире»[322]. Национальный статус этого хобби был подтвержден, когда им увлеклась королевская знать – сперва в лице герцога Йоркского, а затем и Георга V.
Как и в случае с самой перепиской, филателия была средством соединения частного человека с более обширными сетями. Ядром этой деятельности был одинокий коллекционер, чаще всего (хотя и не всегда) мужского пола, сидевший над своим альбомом в окружении специальных принадлежностей – пинцетов, подложек, луп и зубцемеров, исследующий свои марки, приводящий в порядок коллекцию, читающий каталоги, руководства и журналы, подсчитывающий расходы на все – от собственных карманных денег до 1450 фунтов стерлингов, которые герцог Йоркский (к тому времени уже принц Уэльский) заплатил в 1904 году за двухпенсовый «голубой Маврикий»[323]. Сильной стороной этого хобби была гибкость: заниматься им можно было между делом. Максимум, чего оно требовало, – это наличия рабочего стола или хотя бы временного места за столом. У этой деятельности не было предзаданного календаря, не было навязанной процедуры. Единственным правилом была конфиденциальность личной собственности и способность защитить альбомы от утери или повреждения от рук домашних. Человек был волен сам определять свою стратегию коллекционирования и решать, показывать свои альбомы семье и друзьям или нет.
Как и другие виды тихого досуга, филателия представляла собой одиночество под надзором концентрации. Важно было не наличие или отсутствие компании, а способность погрузиться в изыскания. Подобно пасьянсу, филателия особенно подходила тем, кто был утомлен более напряженными умственными задачами. Как объяснял автор одного из руководств, «поскольку коллекционированию марок покорны все возрасты, и притом в любое время года, оно становится все более излюбленным видом домашнего отдыха у представителей умственного труда. Оно может быть отложено и продолжено в любое время и на любом этапе»[324]. Оно одновременно обеспечивало захватывающее отвлечение от компании и взаимодействие со стимулирующим внешним контекстом: «Постоянно растущее предложение новых выпусков из той или иной группы стран, выпускающих марки, периодически пробуждает интерес в коллекционере, заново связывая его с избранным хобби»[325].
В то же время одинокий коллекционер был погружен в энергичную до неистовства коммерческую, организационную и литературную среду. Стэнли Гиббонс, который начал продавать марки в отцовской аптекарской лавке в Плимуте еще в 1856 году, был владельцем лишь одного из множества предприятий, возникших для удовлетворения спроса на отдельные коллекционные экземпляры и рядовые наборы наряду со всеми причитающимися атрибутами. Как и владельцы других подобных предприятий, Гиббонс продавал побочные продукты переписки и при этом зависел от нее в своем бизнесе: «Он лично редактировал все свои альбомы и каталоги, – писал его биограф, – и в напряженные сезоны получал от двух до трех сотен писем в день, на все из которых, за редким исключением, отвечал сразу же, в день получения»[326]. Коллекционеры объединялись в организации, первой из которых стало в 1869 году Лондонское общество филателистов[327]. За ним последовали провинциальные общества, такие как группа энтузиастов из Шеффилда, собиравшаяся для заслушивания докладов на удивительно замысловатые темы. Так, в феврале 1895 года Дж. Г. Чапмен показал «частные франковые марки Испании – выпуски почетного почтальона Испании и ее колоний, доктора Тебуссена»[328]. Ко всему прочему, была еще печатная продукция – в виде каталогов, организационных материалов и монографий по каждому аспекту этих хрупких кусочков гуммированной бумаги. Согласно воодушевленному автору вышедшего в 1902 году исследования о коллекционировании марок, «посвященная им литература более богата, чем литература о каком-либо ином хобби»[329].
Пока мужчины корпели над альбомами, девушки и женщины работали иголками. У шитья была уже давняя традиция, но, как и многие другие виды домашнего времяпрепровождения, оно в этот период претерпело взрывной рост[330]. Во второй и третьей четвертях XIX века в практике изготовления нитяных картин доминировала берлинская вышивка шерстяным гарусом. В сущности, это было шитье по шаблону, и на протяжении всего периода его расцвета оно подвергалось осмеянию как предательство высокого искусства классической вышивки. В нем использовался холст с нанесенной на него сеткой, а также соответствующие печатные узоры на бумаге в клетку. Название восходит к оригинальному источнику шерсти – ее пряли в Готе и окрашивали в Берлине. Вышивальщица выбирала цвета, которые хотела использовать, и переносила узоры на подготовленный материал. Первоначально наборы для вышивки привозились из Германии, но в 1831 году их стал продавать ведущий лондонский магазин рукоделия Wilk’s Warehouse, и британский рынок быстро вырос. По некоторым оценкам, к 1840 году в продаже было 14 000 различных узоров. Расцвела торговля подержанными предметами: покупатели продавали использованные узоры за половину первоначальной цены[331]. Привлекательной стороной этого хобби был гарантированный художественный продукт на выходе без долгой тренировки рук и глаз. «Никакого серьезного навыка работы с иглой не требовалось, – пишет историк викторианской вышивки, – лишь умение считать и неограниченный запас времени и терпения»[332].
Большинство видов домашнего досуга были сильно дифференцированы в гендерном отношении – сильнее, чем изготовление сшитых или декорированных предметов для ношения или украшения. «И если нужно найти такую женскую работу, которая больше всего способствует удобству и элегантности жизни, – писала в 1841 году Констанс Уилтон, – то к чему же еще мы обратимся, если не к рукоделию? Отделка карманного носового платка сама по себе – вещь банальная, и тем не менее это разновидность искусства, которая составляет полезное, изящное и приятное занятие для половины человечества и к тому же вполне материальным образом способствует удобству другой половины»[333]. Это занятие укрепляло стереотип молчаливого, продуктивного служения, одновременно творческого и подчиненного нуждам и вкусам домашних. Это было практическое искусство, которое служило почти
