5 июня
Психогейр испек домашний ржаной хлеб и оставил буханку для меня у консьержа. Перевязанную ленточкой и с запиской, что он извиняется за вчерашнее. Надо бы его врачу показать.
6 июня
Сегодня летала с Луисом на учебном самолете на Тенерифе. Мы сели там на аэродром, перекусили бутербродом с ветчиной, а по дороге назад сделали крюк и пролетели над побережьем Марокко. Я видела Африку. И едва сдержалась, хотела забраться в Сахару. Это наверняка запрещено правилами. Но от Тенерифе Луис разрешил мне практически самой вести самолет, он только чуточку докручивал свой руль, потому что я слишком деликатно закладывала влево и вправо, но он уверен, что если я захочу, то быстро это освою. В какой-то момент он спросил, не боюсь ли я летать после того, что случилось с моей семьей. Консуэло рассказала ему. Ну и хорошо. Я- то ведь боюсь только одного, что народ, прослышав о моей трагедии, будет обращаться со мной как с фарфоровой куклой, но Луис вроде понимает, что так нельзя. Я честно ответила, что не боюсь, наоборот, в воздухе я чувствую себя ближе к маме, папе и Тому, поэтому больше всего хотела бы все время летать и на землю не садиться. Луис посоветовал мне попробовать воздушный шар или параплан, потому что там человек острее чувствует то, что изначально аутентично полету (Луис сказал «autentico», это слово мне очень понравилось). Там нет шума мотора, объяснил Луис, и это создает особое ощущение, ты слышишь свист воздуха и чувствуешь кожей его прикосновение. Это больше похоже на полет птицы, еще сказал он. Но я не уверена, что хочу летать по-птичьи. Мне нравится, что у самолета есть стены, кресла и столики, и поэтому он выглядит как помещение. Хотя бы изнутри. Это создает иллюзорное ощущение безопасности. И эта иллюзия разбивается вдребезги вместе с каждым падающим самолетом. Ну и пусть. Возможно, к этому я и стремлюсь — упразднить все иллюзии о безопасности и надежности. В моем случае фундамент уже раскрошился, и теперь очередь остальных иллюзий биться и рассыпаться в прах, или одна за одной, или все разом с оглушительным, немыслимым грохотом. Только так и вправду можно приблизиться к аутентичности.
Когда мы приземлились, Луис полез целоваться, но я напустила на себя строгость и сказала, что в крайнем случае в щечку и ни-ни. Я хорошо понимаю, почему он так обнаглел. Он думает, что комбинация испанского мачо с самолетом абсолютно беспроигрышна. Узнай он, что меня в этой паре привлекает исключительно самолет, он бы наверно расстроился, а его интерес ко мне поостыл, что существенно сократило бы мои возможности летать. А этим мне бы не хотелось рисковать. Консуэло всю неделю работает у орлов, потому что одна орлица там сидит на яйцах и все тревожатся, высидит ли она их и чем все кончится, потому что размножаться в неволе нелегко. Это я хорошо понимаю. Я и сама не хотела бы размножаться в неволе. Я и вообще никак не хотела размножаться, просто я не знала, что у олимпийского чемпиона в шорт-треке может быть живая сперма. Но теперь уж поздно, так что нечего мне строить из себя недотрогу перед Луисом. Он славный и добрый. Если научит меня хорошо взлетать, надо будет переспать с ним. Так и быть. Переспать с такой блондинкой как я на засаленной кушетке в углу ангара будет апофеозом его сексуальных подвигов, и я сделаю ему такой подарок. Я ведь писала, что мне надо учиться великодушию? Не помню. Возможно, написать забыла, но думала об этом точно.
7 июня
Весь день мучилась над пазлом. Хочу закончить его до Большого полета. И после меня останется нечто такое, что заставит людей задуматься, знали ли мое настоящее «я». Еще ведь останется текст про Солнышко. Я наверно не упоминала, но он готов. Закатилось Солнышко. Жизнь ее скатилась чертям под хвост. Дневник я возьму с собой. Со мной он и исчезнет. Оставить его в комнате отеля было бы слишком претенциозно. Все воспримут его как своего рода прощальное письмо, которое я написала, чтобы объяснить свой поступок. Но все было не так. Я жила своей жизнью, меня настигла трагедия, и у меня пропало желание идти дальше. Тут нечего объяснять. Это никого не должно удивлять. Кстати, с пазлом я очень продвинулась. Я начала с левого нижнего угла и почти собрала одного младенца и низ второго. Жутко скучное занятие, что и говорить. Все кусочки одинаковые, коричневые, потемнее, посветлее, и если картинка когда-нибудь и соберется, то все равно будет отвратительная. Бессмыслица.
8 июня
Летала с Луисом, и он позволил мне самой поднять самолет в воздух, я справилась отлично и переспала с ним потом на засаленной кушетке. Вполне ничего. А для него как рождественский подарок. Он едва поверил своим глазам, когда я без всяких просьб задрала юбку и легла на кушетку. Он так обрадовался, что я и сама почти была рада, что доставила ему радость.
И он так возбудился, что предложил взять Консуэло и Йога, то есть Яго, и, например, Констанцию и психогейра и слетать в субботу на Ланзарот. Он думает, что психогейр — это настоящее имя; вот смешно, и просто мечтаю услышать, как он вот так к нему обратится. Тем более с этим испанским акцентом. На Ланзароте есть небольшая долина, где застывшая лава образовала естественную посадочную полосу. Их аэроклуб иногда летает туда, они жарят на гриле мясо и спят в палатках. Проговорив два последних слова, он посмотрел на меня очень выразительно. Смотри-ка, едва успел получить то, что хотел, как уже строит планы на большее. По-моему, довольно муторно собирать толпу народа, лететь на другой остров, разбивать лагерь, ставить палатки и морочиться с грилем, только чтобы поскакать на мне десять минут. Но он, похоже, рассуждает иначе. Хорошо все-таки быть мужиком. Возможно, я бы иначе переживала свою боль, будь я мужчиной. Трахала бы всех подряд до потери чувств.
9 июня
Сегодня бегала, собирала пазл и мысленно прорабатывала свой план. Мне надо подняться в воздух, взять курс на восток и лететь, пока где-то над Сахарой не кончится бензин. Я несколько раз прошлась по всему плану, вроде никаких слабых звеньев.
11 июня
Вчера летали на Ланзарот. Когда все пошли купаться, я сослалась на головную боль (идиотское извинение, которое всегда встречается с пониманием), убрала камни, которые Луис подложил под колеса самолета, и забралась в кабину, но этот самолет был побольше, и на нем по-другому устроена приборная доска, сложнее, в общем, я так и не решилась. Подумала: лучше уж подождать более подходящего момента, чем не справиться. Поэтому я вылезла, положила на место камни, и буквально через секунду примчался Луис — проверить, не была ли моя отговорка про больную голову сигналом ему, что мне хочется побыть с ним наедине. Но нет, это была не отговорка. Потом мы жарили на гриле еду, пили вино, а ближе ко сну я затеяла своего рода розыгрыш, результаты которого должны были определить, в какой палатке кому спать. Народу эта затея показалась странной, но я сумела их переубедить. По ходу игры я немного намухлевала и оказалась с Консуэло, Констанция с Яго, а психогейр с Луисом, и сквозь дрему я слышала, как Луис на плохом английском жалуется психогейру на свою беду, а тот в ответ говорит, что со мной вообще нельзя иметь дела, я не в себе и могу натворить что угодно. Луис замолчал, а потом стал благодарить за предостережение, грациа, психогейр, сказал он, а тот ответил, что его зовут просто Гейр. Я в своей палатке умирала от хохота и ничего не могла с собой поделать, даже запихнула в рот угол подушки, чтобы приглушить звук. Посреди ночи Консуэло получила эсэмэску от орловедов, что первый птенец проклюнулся, но мать от него отказывается. После этого Консуэло не сомкнула глаз, а рано утром растолкала всех и потребовала немедленно лететь назад. Психогейр совсем не был рад тому, что Констанция ночевала в палатке с Яго, но скандал устроить не решился, атмосфера накалилась, в воздухе повисли обвинения и недомолвки, и все стало сложно. Короче, странная это была вылазка, и не все были от нее в восторге. Я, например, легко бы без нее обошлась.
