Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Кто был авторами комментариев в ходе дискуссии? Определить, к каким социальным, возрастным, гендерным и этническим группам они принадлежат, нелегко. Положение авторов не всегда указывались в отчетах ЦИК или ОГПУ и отсутствовали в скудной статистике, хотя обычно указывались в письмах. Текучесть социальной идентичности в этот период способствовала возникновению неопределенности: например, в социальном статусе автора дневника Андрея Аржиловского – крестьянина, узника, рабочего. Создается впечатление, что большинство комментариев исходило от крестьян, отражая их преобладание среди населения и политическое пробуждение в 1920-х годах и до начала 1930-х. Интеллигенция и служащие также были хорошо представлены в дискуссии. Хотя рабочие были грамотнее крестьян, они были меньшей группой, и от них поступало гораздо меньше комментариев. Такой социальный состав тех, кто внес свой вклад в дискуссию, объясняется, во-первых, деклассированием рабочих в 1920-х годах, во-вторых, вхождением крестьян в рабочий класс в 1930-х годах с их низкой квалификацией и маргинальным сознанием. Рабочий Путиловского завода в Ленинграде в 1930 году жаловался: «Высококвалифицированных рабочих больше нет – куда они делись?»[199] Этот социальный процесс был назван Давидом Хоффманом «окрестьяниванием» городов, а Моше Левиным – «архаизацией» культуры. Мы также слышим голоса женщин, хотя и немногочисленные: домохозяйки, например, требовали права выдвигать кандидатов в советы. Женщины колхозницы были хорошо представлены на страницах газет, явно отражая политически корректные пропорции авторов, но гораздо меньше женских голосов было в сводках НКВД или ЦИК. До сводок дошло очень мало голосов советских национальностей, за исключением украинцев. Национальные вопросы практически отсутствуют в сводках, за исключением некоторого недовольства по поводу предоставленного конституцией права республик на выход из состава союза. Таким образом, среди комментаторов преобладали мужчины, русские и украинцы.
Студенты Государственного института физического воспитания и спорта имени Лесгафта в Ленинграде обсуждают проект конституции.1936. Фотограф неизвестен. ЦГАКФФД СПб
Исследуя здесь преимущественно низовые слои населения, не связанные непосредственно с режимом, нельзя забывать о группе активистов, чьи голоса выделяются в картине общественного мнения – члены партии, низовых советов, административного аппарата и профсоюзов, Союза воинствующих безбожников (не менее 3,5 миллионов человек), комсомольцы, новая элита выдвиженцев, демобилизованные красноармейцы и работники просвещения, а также рабочие и сельские корреспонденты. Эти группы выиграли от социальных изменений, достигли нового положения и сознательно участвовали в обсуждении конституции или руководили им. Ими двигали и идеалистические интересы, и корыстные (продвижение). По некоторым оценкам в марте 1939 года этот актив составлял пять миллионов, а по оценкам Сергея Максудова – до 10 процентов сельского населения проводили политику коллективизации и раскулачивания на местах[200]. Их комментарии могли не только восхвалять новую конституцию, но и отвергать новые свободы, предоставленные возможным врагам.
Обязательный характер политического участия в СССР затрудняет оценку его гражданского потенциала. Настойчивый официальный запрос на комментарии в прессе и открытое давление со стороны партийных организаторов на публичных собраниях принимали различные формы. Очень часто заводские ворота просто запирали для удержания людей в актовом зале после рабочей смены. Дневник описывает уличную сценку 30 августа 1937 года в Краснодаре:
Девушка выскакивает из проходной завода Чапаева и бежит по улице, только пятки сверкают. Вахтер бросается за ней, крича громким голосом: «Я покажу тебе, как убегать с лекции!» Но «преступница» Клочкова сбежала. Вахтер Желтобрюшенко отказался от погони и вернулся на свой пост, заперев за собой входную дверь. Желтобрюшенко получил однозначное указание от директора по культуре Иванкина: «Людей не выпускать!» Уже не в первый раз завод использует этот метод для достижения 100-процентной посещаемости лекций и встреч[201].
Самые изобретательные партийные организаторы прибегали к разнообразным трюкам, чтобы обеспечить полную посещаемость. В Кабардино-Балкарской автономной области публика пришла в кинотеатр, но вместо того, чтобы смотреть фильм, людей заставили обсуждать конституцию. Те, кто протестовал и требовал вернуть деньги, были после показа фильма в час ночи задержаны НКВД[202]. А. Аржиловский описал в дневнике типичное собрание:
…Умер Орджоникидзе[203]. На заводе митинговали. Интересно проходят митинги. Митинг народной скорби при нашей сознательности должен быть драматическим, потрясающим, а он проходил скучно, нудно, и насильно вытягивали выступающих. Выбирают президиум. Публика ведет себя шумно. Докладчика первое время не слышно. Он гримасничает, подбирает слова, но потом выправляется и говорит довольно логично. Кончился доклад. Директор обращается к собранию: «Кто будет говорить, товарищи?» Тяжелое молчание.
– Нет желающих? – настаивает директор, и в тоне его слышится угроза.
Через час по ложке выступают два заводских партийца, предлагая на смерть стойкого большевика ответить поднятием производительности и т. д.
Говорится по заученной шпаргалке без вдохновения, без эмоций. Шешуков, культурник, спецпереселенец, тоже выступал и говорил о социалистической копейке, о социалистической доске. Этот оратор договорился бы и до социалистического гвоздя[204]. Все они говорили о том, что «мы должны». Почему должны? Почему никому не пришло в голову сказать, что в ответ на смерть одного из «великих» горцев надо предложить… сбавить зарплату заводским верхушкам? Вот это было бы существенно, и, видимо, улучшилось бы общее положение. Об этом молчат…
Дело дошло до предложений. Директор потребовал конкретных предложений и персонально вытянул рамщика Куликова.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
