В подъезде Макс присвистнул и сказал Сергею:
— Ты посмотри только, что делается. Какая конторка у консьержа, сигнализация, холл с зимним садом…
— Да, красиво, — согласился Сергей.
Феля тем временем что-то тихонько бубнила на ухо Игнатию. Тот согласно кивал и посматривал в сторону Залесского и Лазарева.
— Ну, не знаю, они где-то за городом живут, — расслышал Макс окончание разговора.
— Просто спроси! — наседала Феля. — Все равно будете ждать, пока я готовлю.
— Спрошу, Фелечка.
Поднялись снова на лифте, на площадке их было два пассажирских и один грузовой.
В квартире Максим уже и не свистел, только оценивающе оглядывался.
Феля с порога по-хозяйски начала командовать, сняла с Лазарева все мокрое, унесла куда-то вглубь квартиры сушить. Любовное гнездышко Офелии и Игнатия соединяло в себе студию с комфорт-классом “евро”. Было очевидно, что здесь еще на стадии перепланировки поработал дизайнер.
— Нравится? — спросила Феля, довольная удивлением Макса. — Папа дольщиком был в строительстве и вот… Ну, Игнаша, — она показала глазами.
Игнатий отвлекся от устройства места для Залесского и мимоходом сказал:
— Фелечка предлагает, пока снегопады, чтобы не мотаться туда сюда, может, вы тут поживете?
— С вами? — уточнил Максим и многозначительно повел глазами в сторону Сергея, который уже устроился на низком диване, положил ноги на валик.
— Нет, зачем с нами, через три этажа есть пентхаус, он тоже наш и там никто не живет. Папа хотел его в аренду сдавать. Ключи у меня.
— Заманчивое предложение… Давайте мы позже обсудим?
— Тогда я на кухню, а вы располагайтесь, можете телевизор включить.
— Да мы так посидим. В ванную можно сначала, а то снег этот грязный, — поморщился Максим.
— А бабушка смешная такая, — прыснула Феля, она все свободнее общалась с Лазаревым, было очевидно, что он приятен ей, несмотря на то, что Игнатий так открыто объявил об отношениях Лазарева и Залесского, да и Инна на эпитеты и уточнения не скупилась.
Макс оценил дружеское расположение Офелии, приязнь оказалась взаимной. Фелю совершенно не шокировали ни его мат, ни манера называть вещи своими именами.
В ванной она выдала Максу полотенце и заявила:
— Хотите, можете и душ принять, или хоть ноги погрейте в воде, а то промерзли же. Костюмы спортивные Игнашкины вам не подойдут, но у нас есть большой папин халат, а я бы пока и брюки посушила, штанины-то мокрые.
— Нихрена город не чистят. А пожалуй, не откажусь от душа. Сантехника у вас, как в Версале…
— В пентхаусе еще лучше. Серьезно, Максим, оставайтесь. Хотя бы на несколько дней. Я открою. Там очень хорошо, правда, вид на крыши.
— Это даже романтично. Ладно, поговорим еще. И я неловко себя чувствую с этим “Вы, Максим”. Лучше — Макс и на ты.
— Давай, — улыбнулась Феля. — Ну… вот полотенце, вон халат висит, с кранами разберешься, гель, шампунь — на полочке. А я пойду уже на кухню. Сергей кашу просил, а уже, наверно, обедать пора.
Домашность Фели обволакивала, как пуховое одеяло, легкое и теплое. Через полчаса Лазарев почувствовал себя как будто сто лет тут жил. И халат господина Куприянова впору пришелся…
По квартире плыл изумительный аромат корицы и муската.
Максим понял, что зверски хочет спать — после душа, что ли, или ночь на узком диване впрок не пошла.
Он опустился в кресло, часть кожаного мебельного уголка перед плазмой уже занимали Сергей и Игнаша. Увлеченные обсуждением вариации Актеона, они не обратили внимания на Лазарева, показывали позы на пальцах, сыпали французскими терминами. Вот уж родственные души! А в самом деле… хорошее тут место, может, и права Офелия, умная девушка. Что же так спать-то хочется…
— Макс, Максим… пойдем…
— М-м-м-м… Куда? — Лазарев потер глаза. Уснул все-таки…
— На кухню, — это Феля трясла его за плечо, — я оладьи испекла и кашу сварила. Мальчики уже там.
— Ну кто бы сомневался. Где каша, там и мы. Идем. Феля, постой, а скажи мне, на чье имя апарты?
— Какие? — она присела на диван.
— Пентхаус, или как ты это называешь.
— На мое и Игнашино, пополам.
— Папа знает?
— Конечно, он не был против.
— И давно вы… вместе с Игнатием?
— С его выпускного курса, — Феля улыбнулась воспоминаниям. Макс подумал, что она гораздо моложе, чем показалась ему вначале. — Как-нибудь расскажу. Пойдем, оладьи остынут.
Еще через полчаса Лазарев мог только с сожалением смотреть на блюда, что были выставлены перед ним.
— Вот это попробуй еще! — уговаривала Офелия.
— Не могу, Феля! Глазами бы все съел, но… не могу.
— Ладно, и то хорошо, я хоть одного накормила по-человечески, а то эти-то, — она кивнула на Сергея и Игнатия, которые довольствовались кашей и соком, — не едят ничего.
— Ничего себе “не едят”! Игнатий, прекрати жрать, а то я тебя не подниму, как Ленку! — заявил Сергей. — Все, отдай мне кашу.
— А тебе, значит, можно? — возмутился Игнаша.
— Мне можно, я не балерина, — Сергей экспроприировал тарелку Игнатия, в качестве утешения отдал ему свой бокал, — вот тебе за это сок.
— Не сок, а глинтвейн, — уточнила Феля, — не попробовал даже!
— Я думал сок, тогда отдай, — Залесский забрал стакан обратно.
Максим засмеялся на кислое выражение лица Игнаши.
— А я, выходит, балерина? — вздохнул тот.
— Определенно, Игнатий, ты даже и по договору так будешь числиться, — подтвердил Максим. — Я Гасиловой старый Мотин договор подсунул, там число не пропечатано, мы проект составляли без дат.
— А Мотя это кто? Её правда Матильда зовут, или она тоже не женщина?
— В джазе только девушки, — продолжал смеяться Макс.
— Что? — не понял Игнатий.
— Фильм такой есть старый голливудский, очень смешной. Про двух парней из джаза, один на контрабасе играл, другой, кажется, на саксе, и оба бабами притворялись. Фелечка, извини, я посторонних женщин так называю. Которые вроде Гасиловой и иже с ней, — пояснил Лазарев.
