Книга Остаток дня - Кадзуо Исигуро

Кажется, у вопроса «что такое „великий дворецкий?“» имеется еще одно обширное измерение, которому я до сих пор не уделял должного внимания. Последнее, признаюсь, мне довольно досадно, поскольку речь идет о проблеме, которую я принимаю так близко к сердцу и над которой к тому же столько размышлял на протяжении многих лет. Но мне приходит в голову, что я, возможно, несколько поторопился закончить обсуждение требований, предъявляемых Обществом Хейса к вступающим в его ряды, и опустил некоторые существенные стороны этих требований. Прошу понять меня правильно, я вовсе не собираюсь пересматривать свои соображения касательно „достоинства“ как неотъемлемой предпосылки „величия“. Но я еще немного поразмышлял о другом заявлении, сделанном Обществом Хейса, а именно – о том, что необходимое предварительное условие членства – „служба соискателя в выдающемся доме“. Я считал и продолжаю считать, что со стороны Общества Хейса это было проявлением бездумного снобизма. Мне, однако же, представляется, что возражения тут вызывает не столько сам общий принцип, сколько, в частности, устаревшее понимание того, что такое „выдающийся дом“. Сейчас, когда я возвращаюсь к этому заявлению, мне кажется, что в нем есть своя правда: „служба в выдающемся доме“ и в самом деле необходимое предварительное условие величия дворецкого – но только если в данном контексте наделить термин „выдающийся“ более глубоким смыслом, чем вкладывало в него Общество Хейса.

Действительно, сравнение моей интерпретации понятия «выдающийся дом» с тем, что подразумевало под ним Общество Хейса, наглядно, как мне кажется, демонстрирует коренное различие между ценностями, исповедуемыми дворецкими нынешнего и предшествующего поколений. Утверждая это, я не просто обращаю ваше внимание на тот факт, что мое поколение с меньшим снобизмом воспринимает статус хозяев, не вникая, у кого они из потомственного земельного, а у кого из «промышленного» дворянства. Я пытаюсь сказать другое – и думаю, в моем толковании нет ничего несправедливого, – а именно: мы были куда большими идеалистами. Там, где наших отцов заботило, есть ли у хозяина титул и ведет ли он род от одной из «старых» фамилий, мы куда больше склонны были интересоваться нравственным обликом нанимателя. Я отнюдь не имею в виду, будто нас интересовала их личная жизнь. Я хочу подчеркнуть, что у нас было честолюбивое желание, не свойственное предыдущему поколению, служить джентльменам, которые, если можно так выразиться, способствуют прогрессу человечества. Для нас, например, было бы куда заманчивее служить такому джентльмену, как мистер Джордж Кеттеридж, который хоть и вышел из низов, но внес неоспоримый вклад в будущее процветание Империи, чем какому-нибудь джентльмену, пусть самого родовитого происхождения, который попусту тратит время в клубах или на площадках для гольфа.

На самом деле, конечно, многие джентльмены из самых благородных семейств имеют склонность отдавать свои силы решению важнейших проблем современности, так что на поверхностный взгляд может показаться, будто честолюбивые помыслы нашего поколения мало чем отличаются от помыслов предшественников. Но я готов поручиться, что коренное различие в жизненных установках было и находило отражение не только в суждениях, которыми обменивались собратья по профессии, но и в том, как и почему многие из способнейших представителей нашего поколения меняли хозяев. Такие решения диктовались уже не одними соображениями жалованья, числом подчиненных слуг или блеском родового имени; для нашего поколения профессиональный престиж, считаю я нужным заметить в интересах справедливости, был прежде всего связан с моральными достоинствами хозяина.

Мне, пожалуй, удастся наилучшим образом высветить разницу между поколениями, прибегнув к сравнению. Дворецкие из отцовского поколения, сказал бы я, взирали на мир, как на лестницу, где на верхних ступенях располагались особы королевской крови, герцоги и лорды из древнейших родов, пониже – дворяне из «новоденежных» и так далее, пока не доходило до уровня, на котором иерархия определяется всего лишь богатством или отсутствием такового. Любой честолюбивый дворецкий просто-напросто карабкался по этой лестнице вверх, насколько хватало сил, и, в общем и целом, чем выше он забирался, тем выше становился и его профессиональный престиж. Именно эти ценности и воплощались в представлениях Общества Хейса о «выдающемся доме», и тот факт, что оно даже в 1929 году выступало с подобными самонадеянными заявлениями, ясно показывает, почему конец Общества был неминуем, а то и должен был наступить много раньше. Ибо к тому времени этот образ мыслей шел вразрез с настроениями достойнейших мужей, выдвинувшихся в нашей профессии на передний план. Ибо не будет натяжкой сказать, что наше поколение воспринимало мир не как лестницу, а скорее как колесо. Я, пожалуй, разверну эту метафору.

Мне кажется, наше поколение впервые осознало то, что ускользнуло от внимания всех предшествующих, а именно: великие решения, затрагивающие судьбы мира, в действительности принимаются отнюдь не в залах народных собраний и не за те несколько дней, какие международная конференция работает на глазах у публики и прессы. Скорее, настоящие споры ведутся, а жизненно важные решения принимаются за закрытыми дверями в тишине великих домов этой страны. То, что устраивают публично с такой помпой и церемониями, зачастую венчает собой или всего лишь ратифицирует договоренности, к которым неделями, если не месяцами приближались за стенами этих домов. Для нас, таким образом, мир был подобен вращающемуся колесу, а великие дома – его ступице, и их непререкаемые решения, исходя из центра, распространялись на всех, равно на богатых и бедных, что вокруг них вращались. Те из нас, кто не был лишен профессионального честолюбия, стремились по мере сил пробиться к этой ступице. Ибо наше поколение, как я уже говорил, было поколением идеалистов, для которых вопрос заключался не только в том, с каким блеском, но и – ради чего использовать свое мастерство. Каждый из нас в глубине души мечтал внести и свою скромную лепту в созидание лучшего мира и понимал, что с профессиональной точки зрения самый надежный способ добиться этого – служить великим людям современности, тем, кому вверена судьба цивилизации.

Все это, разумеется, – широкие обобщения, и я охотно допускаю, что в нашем поколении встречалось слишком много таких, у кого не хватало терпения разбираться в этих тонких материях. С другой стороны, я уверен, что многие из отцовского поколения подсознательно исходили в своей деятельности из этого «нравственного» измерения. Но в общем и целом, я полагаю, эти обобщения правильны, да и в моей собственной профессиональной судьбе вышеописанные «идеалистические» побуждения сыграли немалую роль. В первые годы службы я довольно часто менял хозяев, когда начинал понимать, что то или иное место не способно меня надолго удовлетворить, пока наконец судьба не послала мне награду – возможность поступить в услужение к лорду Дарлингтону.

Странно, что до сего дня я никогда не подходил к предмету с этой точки зрения. В самом деле, на протяжении многих часов, которые мы с мистером Грэмом и нам подобными провели у камина в лакейской, обсуждая природу «величия», эта сторона дела ни разу не была затронута. И хотя мне бы не хотелось пересматривать сказанное ранее о признаках «достоинства», я должен признать – в рассуждении о том, что дворецкий, независимо от степени, в какой он обрел эти признаки, едва ли может надеяться стать «великим» в глазах коллег, если все его совершенства так и не найдут должного применения, – в этом рассуждении есть зерно истины. Безусловно, привлекает внимание, что такие личности, как мистер Маршалл и мистер Лейн, находились в услужении исключительно у джентльменов неоспоримых моральных достоинств – лорда Уэйклинга, лорда Кемберли, сэра Леонарда Грея, – и невольно напрашивается вывод, что этим дворецким никогда бы не пришло в голову предлагать свои услуги менее достойным джентльменам. И верно, чем больше об этом думаешь, тем очевидней: служба в истинно великих домах – подлинно необходимое предварительное условие «величия».