В этом месте обитало зло.
В лачуге почти ничего не было – только один-единственный очаг с вертелом для готовки и несколько сбитых, комковатых подушек. Пол был покрыт пылью, песком и засохшими пятнами крови, и всем нам пришлось пригнуться, чтобы не касаться головой потолка. Белая Хранительница повела нас по коридору вглубь дома. Глиняная лестница уходила куда-то под землю. Она казалась гораздо древнее, чем все постройки в этом районе, – старше, чем сам город. Воздух должен был бы становиться холоднее, но вместо этого я обнаружил, что дергаю капюшон плаща, борясь с лихорадочным жаром, который по мере спуска становился почти непереносимым.
– Почему так чертовски жарко? – пробормотал я.
И тут я заметил, что Баки остался позади. При своем росте он не мог протиснуться в этот проход. Мне стало не по себе. Он знал этих людей лучше, чем мы. Почему он остался наверху?
Наконец Белая Хранительница остановилась. Впереди, в светлом камне скальной породы под городом, виднелась широкая арка дверного проема. Над аркой раскачивался тонкий занавес. По ту сторону занавеса виднелись огни ста или даже более свечей. Упав на мою сандалию, пальцы ног пощекотало что-то мягкое. Я поднял и повертел его в руках, разглядывая перед сияющим занавесом. Перо – длинное, коричневое, заостренное.
– Как странно, – прошептал я.
– Хозяин внутри, – прохрипела Хранительница. – Не испытывайте его терпение.
И она ушла, оставив нас в зловонном жаре этого нечестивого логова. Я посмотрел на Генри. Широко распахнув глаза в каком-то детском предвкушении, он решительно направился к арке. Даже если бы я хотел, то не смог бы его остановить, когда он осторожно отодвинул занавес. Даже Ара, казалось, была в полном восхищении. Ее дыхание участилась, она протиснулась бочком и встала рядом с ним. Щенок в котомке Генри издал низкий печальный вой.
Этот вой очень удивил существо, находившееся внутри. Оно устроило себе тут что-то вроде темного алтаря из свечей и соломы. Пол был усеян перьями, похожими на то, которое я только что нашел. У этого существа были огромные рыжевато-коричневые крылья с крючковатыми наростами на концах. В остальном оно походило на человека, обладающего сухим мускулистым телом, одетого в рваную, забрызганную кровью тунику гораздо более крупного противника. На шее у него висели толстые черные бусы, а кожу покрывали глубокие трещины, сквозь которые виднелся золотисто-красный свет, пылающий внутри существа.
На него было больно смотреть, и мой желудок свело от этой боли.
– Šulmu, Gallû, – произнес Генри, делая шаг в логово этого непонятного существа, и поклонился ему. – Приветствую тебя, демон. – Его голос прозвучал вполне жизнерадостно. – Фарадей, я полагаю? Хотя, судя по виду, это не совсем верно, да? Скорее, Фараз’ай – имя, затерявшееся во времени. Или Фуркалор, или Фокалор… Остановимся на этом имени. Фокалор, Великий Герцог ада, отступник, командир тридцати легионов духов, и, что важнее всего, мертвых, если верить тому, что я слышал в последний раз. Как ты здесь оказался и что ты знаешь о книгах и переплетении душ?
Фарадей – или Фокалор, как назвал его Генри, – развернулся к нам всем телом. Его лицо было бы невероятно красивым, если бы не испещрявшие его трещины, из которых лился яркий свет. Он широко расправил крылья грифона и протянул к нам руки. По его щекам лились слезы. На его правой руке не хватало двух пальцев, на левой – мизинца.
Голос Фокалора был густым и завораживающим, плавным, как дым из трубы. Это был голос молодого певчего, но звучал он так печально, словно предназначался только для панихид.
– О да, Темнейший, я действительно побывал на белых равнинах. Я отправился на солончаки, чтобы встретиться с одним из Переплетчиков, и это путешествие отняло у меня все.
* * *
Незаметно пролетело четыре дня, заканчивался пятый, но сова все не возвращалась. В нашем тайном убежище в Дептфорде не было никаких развлечений, и нам ничего не оставалось, кроме как зализывать раны и ждать. Найлс решил присоединиться к нам, так как теперь, когда магазин Кэдуолладера сгорел, он оказался без работы, и мы согласились взять его с собой в Холодный Чертополох. Оттуда он планировал продолжить путь в Дерридон и воссоединиться со своим братом.
При обычных обстоятельствах столь долгая задержка нас не обеспокоила бы, но Дальтон считал, что к этому времени сова должна была непременно вернуться с весточкой, если, конечно, ее вообще отправили.
– Ах, Луиза, тут что-то не так!
Мы с Мэри якобы играли в вист, но на самом деле все ее внимание было сосредоточено на деревянной рыбке, подаренной Чиджиоке, которую она вытащила из кармана и теперь крутила в руках, думая, что я не догадываюсь, чем она занимается под столом. Напряжение в нашем подземном убежище было просто удушающим. Фатом беспокоилась, что нас снова выследят и найдут, поэтому мы как можно больше времени проводили под землей.
– Думаешь, они специально нас игнорируют? – спросила я Мэри. – Может, они сердятся на нас за то, что мы уехали?
Я забрала последнюю взятку, и теперь была очередь Мэри, но она этого не заметила. Она покачала головой, без интереса разглядывая свои карты.
– Чиджиоке писал мне все лето. Я бы знала, если бы он сердился.
– Как ты думаешь, что мы там найдем? – спросила я.
Я почти ничего не рассказала ей о дневнике Дальтона. То, что я успела прочесть, казалось многообещающим. Возможно, мистер Морнингсайд, исходя из опыта Фокалора, нашел собственный способ призывать Переплетчиков душ. По его прихоти они пытались узнать о происхождении странных книг, и теперь, когда я сама встретилась с Переплетчиком душ, я понимала, что те обладают огромной силой. Силой, которой может хватить, чтобы изгнать Отца из моей души, не убив при этом меня.
– Мне больно об этом думать, – пробормотала она. – У меня сердце разрывается, как только я представляю…
Я подождала, пока она вскроет масть, и потянулась к колоде, чтобы взять карту. Задев ладонью за острый край карты, я втянула сквозь зубы воздух. Мэри уже рассказала мне, что происходило во время ритуала с точки зрения стороннего наблюдателя. На ее глазах я никуда не уходила, просто стояла на коленях на ковре рядом с незнакомкой. Потом я вдруг начала кричать, катаясь по полу и размахивая руками. Она не понимала, почему у меня такая странная реакция на подожженный стебель полыни. По ее словам, я разговаривала на каком-то ужасном языке, причем не своим голосом, выкрикивая слова, которые не были понятны ни ей, ни кому-то другому из находившихся в комнате. Это были черные, злые слова, сказала она, в этом не было сомнений.
Стало еще хуже, когда незнакомка взяла мою ладонь в свою и костяной иглой начала набивать на нее чернила.
Она заговорила на том же пугающем языке, ее глаза закатились, и только белки мерцали, когда она вслепую колола чернила в мою кожу.
Я перевернула руку и взглянула на чернильную надпись на ней. Казалось, надпись менялась каждый раз, когда я на нее смотрела. Черный и злой язык. Хотя я знала от Переплетчика душ, что эта надпись обозначает «добровольно», выглядела она ужасно зловеще.
