Джон Драйден, «Annus Mirabilis»[23]Дом пекаря горит, точно свеча. Столб пламени вздымается к небу посреди узкой улицы, рассекает надвое ночную тьму. Разбуженные приглушенным звоном приходского колокола, бьющего тревогу, жители Пудинг-лейн вскакивают с постелей.
Из церкви принесены кожаные ведра, и их содержимое – вода, эль, даже моча и песок – все, способное погасить пожар, летит в огонь. Увы, этого мало. Раздуваемый странным ветром с востока, пожар упорствует, не поддается. Искры, подхваченные токами воздуха, танцуют во тьме, пляшут затейливую куранту, но вот одна отваживается отбиться от стаи, дабы упорхнуть на запад, к постоялому двору «Звезда», что на Фиш-Стрит Хилл. На задах «Звезды», обнесенной с трех сторон галереей, во дворике, обращенном к владениям пекаря, держат сено.
Одной искры вполне довольно.
На улице отчаянно вопят – и к черту покой соседей. Всякий, кто еще спит, просто обязан проснуться. В то время, как жители ближайших домов торопятся вытащить свои пожитки наружу, к югу и к северу, прочь от пожара, самые заботливые громко требуют принести пожарные крючья да поскорей ломать, растаскивать примыкающие дома, пока не занялись и они.
Однако домовладельцев, хозяев этих домов рядом нет: на Пудинг-лейн обитает народ небогатый, арендующий кров у более преуспевших. Посему, убоявшись последствий уничтожения чужой недвижимой собственности, да к тому ж отнюдь не дешевой, лорд-мэр Лондона, поднятый с кровати известием об опасности, пренебрежительно машет рукой и отправляется восвояси.
– Пфе! Любая женка юбку задерет, присядет да и погасит!
В конце концов, пожаров Лондон повидал немало.
Халцедоновый Чертог, Лондон, пять часов поутру
Дыхание Калех Бейр со свистом несется вдоль каменных коридоров, завывает в затейливых арках сводчатых потолков, не оставляя в покое ни закутка. Три дня на земле и под землей не смолкает ветер – последний, самый жестокий удар Гир-Карлин Файфской. Шпионов можно разоблачить и выставить вон, с воинами можно биться, но Калех не остановит ничто.
Под ее натиском дивные Халцедонового Двора осунулись, глаза их заблестели безумным огоньком. Ветер ведь нес с собою не только леденящую стужу Синей Ведьмы: в крыльях его гнездились призрачные голоса, исподволь шептавшие на ухо посулы зимы. Старость… Тлен… Гибель…
«Неудивительно, что все мы сходим с ума», – подумала Луна, дрожа под отороченным мехом плащом.
Долгие годы борьбы с Никневен – десятилетия, минувшие с той первой попытки поджога ольхового дерева – и все ее старания привели лишь к войне.
Впрочем, нет. Какая же это война? На пути к трону повоевать Луне довелось не раз. Нет, тут нечто иное – не честная битва воинства с воинством и даже не подковерные игры плаща и кинжала, шпионажа, интриг да измен. Калех могла погубить их всех, оставаясь незримой и недосягаемой. На что пошла Никневен, дабы заручиться ее помощью, Луна не в силах была даже предположить: Синяя Ведьма много превосходила любую из королев и древностью, и могуществом. Однако после всех прежних атак, после всех былых неудач Неблагая королева Файфа, наконец, залучила в союзники против Халцедонового Двора немалую, действительно грозную силу.
Страхи жертв лишь прибавляли Калех Бейр мощи. Скрипнув зубами, Луна склонилась над импровизированной картой, сооруженной из всего, что под руку подвернулось. Веер леди Амадеи изображал Лондон, полукруг его верхней кромки – городскую стену, а крайние спицы – линию речного берега на юге. Слева стояла серебряная табакерка – Собор Святого Павла, справа покоилась агатовая брошь – Тауэр, а длинная булавка, воткнутая в веер посреди, означала Лондонский камень.
Не снимая перчатки, Луна пристукнула кончиком пальца по верхнему краю веера.
– Калех Бейр – Хозяйка Зимы; таким образом, сила ее исходит с севера. Но с этой стороны мы защищены: стена хранит Лондон не только наверху, но и внизу. Она-то и преграждает вход в наши земли. Поэтому Калех идет в обход, с востока.
– Но отчего же не с запада? – спросил сэр Перегрин Терн. – Запад – сторона смерти и тоже владения Калех.
Капитан Халцедоновой Стражи без стеснения зажимал ладони под мышками, грея пальцы и пряча от посторонних глаз дрожь в руках. Несколько ранее, ночью, Луна послала его наверх. Там, снаружи, тоже дул ветер, но в мире смертных то был всего лишь обычный ток воздуха. Вот только сей краткой передышки хватило ему ненадолго: его затравленный взгляд то и дело скользил, метался от края к краю карты.
– А вот отчего. – Палец Луны переместился на юго-восток и уткнулся в агатовую брошь. – Тауэр – наше слабое место. Да, вход в Халцедоновый Чертог – внутри, в самом центре, но важен не он, а вся крепость в целом. Здесь, на востоке, городская стена примыкает к ее защитным постройкам, так что вход сей, можно сказать, находится на самой границе. Вот потому-то он и уязвим.
– Но вы ведь закрыли колодец, не так ли?
Этот вопрос задала Иррит, а ей можно было простить нехватку должной почтительности в тоне. В последние годы стройная, тонкая эльфийка оказала Луне немало добрых услуг и за то была возведена в рыцарское достоинство, однако куртуазностью манер не блистала: при дворе ее родного Беркшира жили гораздо проще, без церемоний, а в круг подданных Луны Иррит попала недавно. Вдобавок, о бренности бытия она знала куда меньше любого другого, и навеваемый ветром незримый ужас переносила из рук вон плохо.
Впрочем, и Луна держалась не лучшим образом. Она страдала не только за себя, но и за волшебный дворец, что с каждым минувшим часом становился все более студеным и хрупким.
– Разумеется, – отвечала она, изо всех сил стараясь не выдавать собственного непокоя. – Колодец закрыт и запечатан, насколько мне это по силам… но этого мало.
«Как же живут с этим смертные, зная, что с каждой минутой конец на шаг ближе?»
– А что… – не унималась Иррит.
Вопрос ее завершился испуганным вскриком. Дверь в комнату с грохотом распахнулась. В эти три дня держать двери затворенными не удавалось: рано ли, поздно, а ветер распахивал их, пугая всех до потери рассудка. Однако на сей раз переполох учинил человек. Вцепившись в край двери, Джек Эллин потянул створку на себя, тщетно стараясь закрыть ее, но вскоре, выругавшись, бросил сию затею. Советники Луны с дрожью подались от рослого человека, подошедшего к столу, прочь: очень уж явно присутствие смертного перекликалось с посулами ветра. Луне с трудом удалось не дрогнуть, когда он поднял руку и коснулся ладонью ее щеки.
