Юноша с помощью влиятельной покровительницы добился перевода в столичный театр. Связь продолжилась. Взаимоотношения немолодой наставницы с юношей балеруном могли бы перейти в другую фазу, если б не закончились неожиданной для всех беременностью.
В театре новость была принята с потаенными усмешками, сплетнями и пересудами, о которых к тому времени уже очень известный ученый, всецело занятый наукой, и не подозревал. Напротив, принял известие о пополнении семьи с большим восторгом.
– Наконец-то у нас будет мальчик! – искренне обрадовался Царев и, поцеловав Любашу, подарил ей очередное дорогое украшение. Не знал он, что судьба ребенка еще не решена.
– Может быть, не стоит? – сомневалась будущая мама. – Мы оба так заняты.
– Наконец-то ты угомонишься и станешь дома, как Пенелопа, ждать мужа, – шутил Арсений, заранее зная, что этого никогда не произойдет.
Роды протекали трудно и унесли много сил у немолодой уже женщины, все-таки за сорок! Однако мальчик родился крепким и здоровеньким.
На сей раз имя выбрала ему сама Любовь Михайловна – Роман. Так звали ее возлюбленного.
Злые языки пытались донести Цареву об измене жены. Но то ли это не имело для него значения, то ли он не верил сплетням, но к способному, умненькому мальчику Роме, совсем не похожему на него, Арсений относился так же ровно и хорошо, как и к дочерям. Английская школа, затем – элитный вуз, светивший перспективной работой за рубежом. Ставшему к тому времени академиком Цареву никто не отказывал. Таня оканчивала Суриковское училище, имела собственную скульптурную мастерскую. Дана, еще не оперившаяся студентка факультета журналистики, уже работала на телевидении.
А воздушная балерина Любочка, пережившая пылкий возраст влюбленности, стала респектабельной мадам Царевой, однако сохранившей свои изящные формы. Она гордилась детьми, воспоминаниями о бурной творческой молодости, продолжая вести неспокойную светскую жизнь московского бомонда.
Особняк в центре Москвы эпохи сталинских заигрываний с научной интеллигенцией, выделенный теперь одному из известнейших академиков, никогда не пустовал. Бывшая балерина, не отошедшая от театральных дел, любила тусовки. Ей, выросшей в богемной семье, нравилось, когда до ночи гремела музыка, приезжали после спектаклей актеры, под большим секретом передавались театральные сплетни, словом, кипела жизнь.
Однако Танечка с Даной, стремясь к самостоятельности, настаивали на отдельном кооперативном жилье. Девочки стеснялись приводить к себе друзей, потому что дом всецело заполоняли гости мамочки. Таня часто скрывалась от родительского глаза у своего возлюбленного, престарелого художника, польстившегося то ли на молодое тело, то ли на связи академика Царева. Однако обременять себя узами брака служитель муз не торопился.
Дана смывалась на студенческие вечеринки, в «хаты без родительского глаза».
– Ромка закончит вуз и все равно уедет за границу, – стонали девчонки, – а нам тут с вами куковать.
И только Дениска, сын Романа, родившийся сразу же после его быстрой свадьбы с сокурсницей, останется жить с бабушкой и дедушкой в этом большом просторном доме. Дед все свободное время будет посвящать внуку.
Огромная библиотека с книжными шкафами в два этажа стала обителью двух мужчин. Когда в гостиной гремела музыка – кто-нибудь привозил бабушке в подарок музыкальный презент, и шумные гости подолгу не расходились, – Арсений с Дениской находили здесь убежище от гомона и посетителей.
Усталая домработница, воспитавшая три поколения детей Царевых, сбивалась с ног. С питанием даже в Москве становилось все хуже и хуже. В продуктовом спецраспределителе, куда был прикреплен академик Царев, и то были очереди.
Однажды домработница попросила Любовь Михайловну отпустить ее назад в деревню.
– Времена настали тяжелые, перестройка. У нас в деревне совсем есть нечего. Раньше я хоть какими-то продуктами им могла помочь, а теперь... Возвращаюсь к своим детям. Ваших вырастила, поеду я, Любовь Михайловна. Уж простите меня, старую, им без меня совсем плохо.
Любовь Михайловна растерялась.
– Как же так? А дом кто будет убирать, стирать, в очередях стоять? А за Арсением кто будет ухаживать? Ведь я же этого делать не умею, – жаловалась она своим многочисленным приятельницам. – Кем же мне верную Дусю заменить?
Приятельницы, как сороки, передавали друг другу новость: «От Любаши Дуся уходит. Как ей, бедной, жить дальше? Кого искать?»
Выход нашелся неожиданно. Способная на выдумки подруга Любовь Михайловны, занимавшая нужную, а точнее, блатную административную должность в консерватории, придумала.
– Я тебе такую девочку нашла! Умная, образованная, работящая, приехала в консерваторию поступать.
– Что ты такое несешь, милочка? Мне же нужно, чтобы она не оркестром дирижировала, а кастрюлями да плошками с поварешками. Чтобы за Арсением ухаживала. Знаешь, какими мужчины привередами после пятидесяти становятся? И воротничок на сорочке не так выглажен, и суп недосолен. Дусю замотал просто. А девчонки? А Ромка? Она их обслуживать должна. Дуся неделю, как уехала, а в доме кавардак!
– Я тебе говорю, девочка что надо, не избалованная, из провинции. Все делать умеет. И характер ангельский. Я в людях разбираюсь! Ее родственница приютила, на время экзаменов. Мне ее наша гардеробщица в консерватории нашла и привела. Я ей помочь с экзаменами пообещала.
– По какому классу она собирается у вас учиться?
– Любаша, ну какая тебе разница, по какому классу? Возможно, по классу фортепьяно, а может, хорового пения. По-моему, она в детском хоре пела. Будет твоего Арсения песнопением ублажать или детям колыбельную петь.
– Моим детям только колыбельной не хватало!
– У тебя все равно никакого выхода нет. Я пообещаю, что год она на вас поработает, тогда в консерваторию запишем. Приходи, завтра смотрины устрою.
– Ну, подруга, ты и выдумщица! Как зовут твою абитуриентку?
– Клавдия ее зовут, Клавочка! Хорошее русское имя!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Клавочка с детства любила музыку, нотки повторяла звук в звук, ритм чувствовала с детского сада. Вот и отдали ее родители в музыкальную школу. Клавочка стала солисткой в детском хоре. Звонкий чистый голос преподаватели считали временным. «Вот переходный возраст минует, тогда можно будет говорить о ее дальнейшей судьбе», – уговаривали они беспокойную маму. А пока юной пионерке рукоплескали на всех концертах. Переходный возраст надвигался, Клавочке исполнилось четырнадцать, а голос оставался, как у соловья.
Однажды в их закрытый город Энск приехала представительная делегация из Москвы. К визиту важных гостей долго готовились. После рабочей программы участникам делегации показали концерт с выступлением детского хора. Клавочка, как всегда, солировала. Задорные песни Пахмутовой взволновали московскую делегацию. И сам академик Царев, чей портрет висел в заводском дворе – первым в ряду ударников и передовиков производства, лично перед начальством похвалил Клавочку, дескать, таланты у вас тут растут выдающиеся. На проводы делегации в Москву, запомнив похвалы, услужливые общественники выбрали именно Клавочку, чтобы она преподнесла академику цветы.
