— Ладно, пока это только версия, — произнес он наконец. — Давай уж доказывай.
— Ты хорошо знал брата. Ты с ним работал. Каково единое правило в отношении замка безопасности? Всегда держать его включенным. Таким образом мы навсегда исключаем ошибки — при перевозке задержанных. Никаких побегов. Если у вас сзади не преступник, вы должны всякий раз специально отключать фиксатор. Так же, как со мной тем вечером. Мне стало плохо, а замок оказался заперт. Помнишь? Тебе понадобилось его открыть, прежде чем я смог выйти и облегчить желудок.
Векслер не произнес ни звука, но по его лицу я понял, что угодил в десятку. Да, если замок безопасности окажется открыт, у меня не будет твердого, неубиваемого доказательства неизвестно чего. Но поскольку Векс знал моего брата достаточно хорошо, в этом случае он мог понять: Шон находился в машине не один.
Подумав, он произнес:
— Как знать. И ты еще ничего не посмотрел. И ведь это просто кнопка. Кто угодно мог ее проверить.
— Открой. Я должен попасть в салон.
Векслер отпер дверь, отключил центральный электрозамок, и я смог открыть заднюю дверь. Тошнотворный сладковатый запах. Высохшая кровь, разбрызганная на стекле, потолке и на водительском подголовнике. Кровь моего брата. Я почувствовал импульс отвратительного, почти рвотного рефлекса. Быстрый взгляд на панель управления помог мгновенно выяснить положение, занятое рукояткой отопителя. Сразу же, взглянув сквозь правое по ходу автомобиля стекло, я встретил взгляд Векслера. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, и я засомневался — хочу ли увидеть, что фиксатор замка тоже находится в положении «открыто»? Мелькнула трусливая мысль: не лучше ли оставить все как есть? Тут же я выкинул сомнение из головы. Думаю, тогда я точно знал: «оставить все» означало остаться в западне самому до конца своих дней.
Потянувшись, я щелкнул защелкой замка двери. Потянул за ручку, и дверь открылась, позволив мне выйти. Оказавшись снаружи, я взглянул на Векслера. Снег уже облепил его волосы и плечи.
— Отопитель в положении «выключено». Сам по себе он не мог оставить влагу на окнах. Я считаю, в машине с Шоном был кто-то еще. Они определенно разговаривали. И кто бы ни был, этот подонок убил моего брата.
Векслер выглядел так, словно только что заметил привидение. Сильно его стукнуло. Теперь все сказанное выглядело не просто гипотезой, и он сам это прекрасно понимал. Мне показалось, что Векс сейчас заплачет.
— Черт, — сказал он.
— Видишь, какое дело, а мы все это упустили.
— Нет... ты не понимаешь. Коп никогда не сдает своего напарника, вот так, за не хер делать... И зачем мы вообще нужны, раз даже не в состоянии защитить сами себя? Гребаный случай... и ты еще, репортер...
Он не смог договорить, но я понял, что чувствует детектив. Да, так вышло, но теперь Векс осознал, как предал Шона. Пожалуй, я мог почувствовать это лучше других по одной простой причине: я сам предал брата точно так же.
— Ничего не закончено, — сказал я. — Мы можем все исправить и поймать гниду.
У Векса был жалкий вид. Однако я не стал ему сочувствовать. С такого момента нам следовало начать.
— Векс, все, что мы упустили, это немного времени, — сказал я, не обращая на него внимания. — Вернемся в отдел, здесь холодает. Иди, а не то напишу, что ты профукал дело.
* * *
Когда я пришел, чтобы встретиться с Райли, дом брата показался совершенно темным. Перед тем как постучать в дверь, я немного постоял, понимая, насколько абсурдной была мысль прийти с «этим», чтобы немного ее порадовать. «Хорошие новости, Райли. Шон вовсе не убил сам себя, как мы все полагали. Нет, его убил какой-то подонок. Тот, что уже делал это раньше и, вероятно, сделает снова».
Все-таки я постучал. Еще не поздно. Я вообразил, как она сидит в темной комнате одна. Скорее всего в спальне, окнами выходящей во двор. Ее не видно с улицы. На меня упал свет от фонарика, и Райли открыла дверь, прежде чем я успел постучать вторично.
— Джек!
— Привет, Я размышлял, не зайти ли к тебе поговорить.
Я понимал, что она еще ничего не знает. Это дело обсуждалось только с Векслером. И я должен был сказать ей лично. Это не его вопрос. У копа довольно забот с возобновлением следствия, с оформлением списков вероятных подозреваемых и организацией исследования машины на случай обнаружения отпечатков или прочих улик. Я еще не говорил ему ничего относительно Чикаго. Пока что держал это при себе, сам не понимая почему. Неужели из-за статьи? А нужна ли мне эта статья? Ответ казался слишком простым, а я уже привык бороться со всякими сложностями самостоятельно, не посвящая в это никого. Однако в глубине души я чувствовал, что здесь есть еще что-то. Нечто такое, что пока нельзя вытащить на свет.
— Входи, — просто сказала Райли. — Что случилось?
— Не то чтобы случилось...
Следуя за ней, я прошел внутрь, потом она провела меня на кухню, где и включила лампу, висевшую над столом. На ней были синие джинсы, толстые шерстяные носки и свитер с эмблемой «Колорадских Буффало».
— Есть кое-какие новости по делу Шона, и я хотел бы сам рассказать тебе об этом. В общем, чтобы не по телефону.
Мы взяли по стулу и уселись возле стола. Круги под ее глазами все еще не прошли, и я подумал: она совсем не красится и не делает ничего, чтобы выглядеть получше. Я ощутил, как ее депрессия отчасти передается мне, и тут же отвел глаза от ее заметно подурневшего лица. Казалось бы, я уже избавился от прежней боли, но она все еще была рядом. В этом доме страдание наполняло все закоулки и казалось инфекцией.
— Ты что, спала?
— Нет, просто читала. Что такое, Джек?
И я рассказал ей. Но в отличие от Векслера она узнала от меня все. Про Чикаго, про стихи и обо всем, что я давно хотел ей рассказать. Во время моего рассказа она кивала время от времени, внешне оставаясь совершенно безучастной. Ни слез, ни вопросов. Все это будет позже, когда я закончу.
— Вот и весь сказ, — сказал я наконец. — И я здесь. А в Чикаго поеду, как только смогу.
Последовало долгое молчание, а затем она начала говорить:
— Забавно, но я чувствую себя очень виноватой.
Я мог бы увидеть слезы, да только их не было. Может, их у нее просто не осталось?
— Виноватой? За что?
— За все эти дни. Я на него так злилась. Ты понимаешь, за это" Словно он сделал это со мной, а не с собой. Я даже стала его ненавидеть. Его и память о нем. Теперь же ты... и это.
— Мы все тебе сочувствуем. Это все, что осталось, и с этим придется жить.
— А ты сказал Милли и Тому?
Мои родители. Ей казалось неудобным обращаться к ним иначе.
— Еще нет. Но скажу.
— Как же ты не проговорился Векслеру о Чикаго?
— Не знаю сам. Наверное, хотел получить фору. Они будут знать сами, уже к утру.
