От кухонной прозы избавил ты нас, От вилок, тарелок, ножей и дрожжей, От газовых плит, от придирок мужей Навеки, навеки ты женщину спас!
Когда закончился всеобщий выброс посуды, мы с Зоей направились к Утюговым, чтобы поздравить их с праздником. По пути Зоя сломала каблук, поскользнувшись на фарфоровых черепках; а я, пытаясь помочь ей, споткнулся о выброшенную кем-то мясорубку и ушиб колено. Могло быть и хуже: на другой день стало известно, что из-за этих фарфорово-металлических завалов пострадало немало пешеходов и произошло несколько автомобильных аварий.
В квартиру Утюговых пробились мы с великим трудом. Весь двор кишел поклонниками и поклонницами. Они пели песни о Матвее, плясали, били поварешками по кастрюлям и сковородкам.
Лестница дома, где жил мой друг, была забита народом, мы с трудом протиснулись к двери. Здесь я позвонил заранее условленным кодом (четыре коротких звонка, затем – два длинных), но и тогда Матвей открыл не сразу. А открыв, прямо-таки втащил меня и Зою в прихожую и моментально захлопнул дверь. Надежда Алексеевна, чуть не плача, поведала нам, что им второй день из квартиры не выйти из-за неистовства поклонниц и поклонников. Вчера они с Матвеем собрались было за город поехать, да не тут-то было: едва из дома вышли, как их окружили почитатели и почитательницы. Они пиджак с него сняли и на кусочки разорвали – им сувениры нужны!
…Мы стали смотреть телевизор. По Вознесенскому проспекту, расчищая путь демонстрантам, сгребая обломки фарфоровой посуды и всяческий кухонный скарб, неторопливо двигались мусороуборочные машины. За ними шла нарядная толпа. На головах у всех были утюговки. Демонстрантки и демонстранты несли портреты Утюгова и транспаранты с восхвалениями пиши небесной и ее создателя. А на Дворцовой площади уже начался многолюдный митинг. На трибуне красовались белокожие, чернокожие и желтокожие представительницы всех наций и материков. То были участницы Золотого Марафона. Они прошли по всем континентам и странам, собирая добровольные пожертвования золотом для сооружения памятника Матвею Утюгову. Недалеко от трибуны стояло восемь грузовиков, на которых возвышались стальные контейнеры; они, как вещала с трибуны очередная ораторша, доверху наполнены золотыми кольцами, перстнями, браслетами, брошками, цепочками: их пожертвовали женщины нашей планеты, чтобы отблагодарить Матвея Великого за съедобные сны. Все эти ювелирные изделия будут расплавлены, из них отольют памятник Святому Кормильцу!
На одном из грузовиков стоял гипсовый макет проектируемого памятника. Тут я должен напомнить читателям, что друг мой не имел возможности отбиваться от всех журналистов и телевизионщиков, но от художников и скульпторов, желавших увековечить его, он отбрыкивался весьма успешно, внушая им, что не может позировать, ибо у него хронический радикулит. И вот, увидев это изображение Матвея, я подумал, что какой-то скульптор решил отомстить ему за его отказ позировать. Над кузовом грузовика возвышался здоровенный – в два человеческих роста – детина. Голова его была увенчана утюговкой, а лицом он отдаленно напоминал Матвея, но в то же время лицу этому было придано какое-то нагловато-победоносное выражение.
Матвей кое-что знал об этом Золотом Марафоне, куда-то там протесты писал против этой поздравительной шумихи и надеялся, что ее удастся заглушить. И теперь он был ошеломлен этим митингом, этим нелепым памятником. Он кинулся к телефону, стал названивать куда-то, но день-то был праздничный, и никуда он не дозвонился. Но на следующий день он добился своего: отливка памятника была отменена, а все золото, собранное марафонщицами, было, с их согласия, передано в фонд помощи безработным. Увы, число их росло и в нашей стране, и во всем мире. И как ни горько мне это признать, но все вы, уважаемые читатели, из книг знаете, что виной тому были съедобные сны.
Крестьяне и фермеры всего мира к космической пище отнеслись совсем не так, как горожане. Сельчане не рады были ей, ибо с ее появлением началось обесценение пищи земной. Спрос на зерно, на фрукты и овощи, на мясо и молоко резко снизился. Те крестьяне, что жили поблизости от городов, стали выращивать цветы и возить их в города на продажу; некоторые фермеры продолжали по-прежнему заниматься сельским хозяйством, ведь городским людям надо было кормить своих собак и кошек, да и для себя некоторые из горожан, вроде нашей Марсельезы Степановны, покупали пищу земную. Однако в целом-то сельское хозяйство шло к упадку, и множество крестьян устремились в города в поисках работы. Но рабочих мест на всех не хватало, да и жилья – тоже. Появилось множество необомжей; питались они роскошной небесной пищей, а обитали на чердаках, в подвалах, а то и на лестницах. Горожан это раздражало, тревожило, злило. Помню два четверостишия из стихотворения какого-то поэта:
Безо всякого стыда Прет деревня в города. Опустели хутора, Заржавели трактора.
Очень стал народ ленив, Стало мало хлебных нив. Поглядишь – и там, и тут Травы сорные растут.
Матвею тоже попался на глаза этот стишок, и он был огорчен очень. Он уважал крестьян и понимал, что не от хорошей жизни покидают они свои сельские угодья…
