Принять на веру трудно то, Чего нельзя измерить, Но лучше верить в ни во что, Чем ни во что не верить.
Статья была путаная, восторженная и подкупала своей несомненной искренностью. Она вызвала споры, сердитые и восторженные отклики. Ее перепечатали все газеты мира – и пошло, и поехало… Костя стал знаменит, а уж о Матвее и говорить нечего. К нему зачастили журналисты, телевизионщики, а потом и писатели, и ученые. Матвей ненавидел всякую шумиху и рекламу, но по доброте душевной не мог отказать журналистам, тем более тем, которые приезжали и прилетали к нему из дальних стран, в их просьбах угостить их пищей небесной и побеседовать с ними. Квартира Утюговых превратилась в какой-то проходной двор. Надежда Алексеевна с ног сбилась из-за бесчисленных посетителей. А на газетных и журнальных страницах, на экранах телевизоров вновь и вновь возникало лицо Матвея, и все восторженнее становились статьи о нем. Матвей не раз жаловался мне, что неловко чувствует себя на улице: все глядят на него, все ему улыбаются.
А тут еще письменный потоп нахлынул. Газетчики в своих статьях имели неосторожность сообщить широкой публике адрес Матвея – и пошли к нему письма из всех городов, стран и материков. Матвей и Надежда Алексеевна изо всех сил старались отвечать на восторженные эти послания, но их столько было, что и на тысячную долю их невозможно было ответить. А бумажный потоп все возрастал, почтальоны с ног сбились, таская тюки писем на четвертый этаж, вся квартира была завалена этой писаниной. Хоть из дома беги – жаловался Матвей. Я решил помочь ему и опять договорился со своим школьным приятелем Костей Гуськовым (он же – К. Всезнаев), – и тот взял у Утюгова интервью, в котором мой друг слезно умолял всемирную публику не писать ему, ибо он не имеет возможности отвечать на все письма и из-за этого чувствует себя виноватым перед всеми, кто пишет ему. Интервью это сразу же появилось во всех газетах земного шара. Письменный потоп отхлынул, превратился в ручеек. Матвей очень был рад этому.
Утюгов, еще недавно полагавший, что ему придется шагать к осуществлению своей цели по крутой лестнице, в скором времени убедился, что Судьба и Эпоха предоставили ему скоростной лифт, возносящий его к славе. Не прошло и полугода с того дня, когда мой друг впервые отведал своей манны небесной, – а в Петербурге уже состоялся Всемирный Конгресс Надежды. Напомню, что на тот конгресс изо всех стран съехались ученые, писатели, политики, экономисты, финансисты, представители религиозных конфессий и филантропических обществ, руководители отечественных и зарубежных фирм и предприятий. Конгресс тот заседал восемь дней без передышки. В день его открытия первым выступил Матвей Утюгов. Он явно нервничал, порой даже запинался от смущения, но суть дела изложил довольно отчетливо, и когда покинул трибуну, то последовал такой взрыв оваций, что, казалось, вот-вот потолок обрушится. Затем выступило множество ораторов; одни – с конкретными предложениями, другие – с похвальными речами, с размышлениями о том светлом и притом близком будущем, которое открылось перед человечеством. При этом даже в выступлениях бизнесменов – людей, казалось бы, деловитых, суховатых, нередко звучали нотки восторга. А особенно страстно ратовали за пищу небесную присутствовавшие на конгрессе представительницы прекрасного пола.
Ораторов, сомневающихся в необходимости перехода с пищи земной на пищу космическую, оказалось ничтожно мало, не более 5 процентов. Среди них было несколько представителей различных религиозных общин, два агронома, известный врач-нарколог Джеме Берт, социолог Марина Сидоренко, педагог Петр Мельников. Однако к чему это перечисление, ведь в каждой библиотеке есть трехтомный отчет о Конгрессе Надежды…
И все-таки не могу здесь не упомянуть о двух запомнившихся мне выступлениях. Пожилой священник Арсений Спасов, воздав должное гениальности Утюгова и благородству его души, закончил свою речь так: «Давно кто-то изрек, что лень – не токмо мать всех пороков, но и мать всех изобретений. А я боюсь, что Утюгов, вручив людям свое изобретение, может стать отцом великой всемирной лени. Ведь неспроста с давних времен живет в народе пословица: „Сытое брюхо к ученью глухо“».
Куда более резко высказался глава лютеранского благотворительного общества пастор Вольдемар Шоннер. Начал он с того, что идея Утюгова – гениальна, и что движет Утюговым доброта и любовь к людям, а затем нарек моего друга слепым гением, ибо путь, предложенный им, приведет человечество не на вершину благополучия и духовного братства, а в болото, кишащее миазмами грехов и соблазнов. После пастора выступило несколько ораторов, очень уверенно, едко и, как мне тогда казалось, очень убедительно доказавших несостоятельность и даже абсурдность каких бы то ни было сомнений в необходимости скорейшего осуществления идеи Утюгова.
На своем заключительном заседании Конгресс Надежды принял решение основать Деловой Центр. Этот Центр должен был:
а) осуществить запуск в околоземное космическое пространство спутника, снабженного мощной уловительно-усилительной установкой;
б) наладить массовое производство шапочек-утюговок для снабжения населения нашей планеты. Спонсорами Центра стали множество филантропических обществ, общественных организаций, предприятий, неисчислимое количество частных лиц. Через три месяца банк Центра опубликовал сообщение о том, что добровольные пожертвования слились в столь значительную сумму, что ее вполне хватит для осуществления планов Делового Центра.
Матвею Утюгову была назначена огромная денежная премия (в рублях и иностранной валюте); он воспользовался лишь ничтожной ее долей, купив сыну, который только что женился, двухкомнатную квартиру, а себе и жене – два новых велосипеда и кое-что из одежды. Остальные деньги он подарил родному городу – на смягчение жилищного кризиса. И вот на северной окраине Питера был заложен фундамент огромного жилого дома – аж на семьсот двадцать трехкомнатных квартир! Строили его петербургский стройтрест и шведское акционерное общество, и возведен был тот домище за короткий срок, что ничуть не отразилось на его качестве. Прочное, добротное сооружение, высокие потолки, большие зеркальные окна, звуконепроницаемые стены и перекрытия, отличная внутренняя отделка… «Утюговским дворцом» прозвали тот дом питерцы – и поныне так именуют. Правда, семьям, въехавшим в него, в дальнейшем пришлось потесниться, перестроиться: ведь все квартиры там не имели кухонь, ибо не только Утюгов, но и архитектор, и все строители были уверены, что кухни людям больше никогда не понадобятся.
Когда строительство закончилось, пришлось организовать комиссию для справедливого заселения дома, ведь было подано сто десять тысяч заявлений от семей, желающих въехать в новые квартиры. Из этого числа взяли на учет пятьдесят тысяч семей, наиболее остро нуждавшихся в улучшении жилищных условий. Для них устроили лотерею, разумеется, бесплатную, и разослали заявителям пятьдесят тысяч лотерейных билетов, специально отпечатанных для этой цели. В это время в квартире Утюговых произошла очередная протечка, в одной из комнат обрушилась с потолка штукатурка, и Надежда Алексеевна стала уговаривать Утюгова принять участие в предстоящем тираже; ей очень хотелось переехать с мужем из убогой их квартиры в тот роскошный дом. Но ей не удалось уговорить Матвея. Он считал, что с его стороны будет нечестно, несправедливо стать участником лотереи: ведь как ни плоха его квартира, но многие питерцы живут в еще более худших… В день, когда по телевизору передавали тот квартирный тираж, в день, когда члены семисот двадцати питерских семей почувствовали себя счастливчиками и счастливицами, в тот день очень грустна была Надежда Алексеевна. Но на мужа она не сердилась и никому не завидовала. Очень добрая она была, под стать Матвею…
